В тандеме с этим страхом перед наукой цензоры инквизиции (квалификаторы) писали с осуждением о странах, где разрешалась «свобода совести»[1434], будто подобная свобода нетерпима. Фразы в книге, как в 1783 г. сформулировал один из монахов, Андрее де Ла Асунсьон, были «пособниками терпимости»[1435].
Асунсьон олицетворял злость, испытываемую многими из его сословия в конце XVIII века. Он выполнил тщательную цензуру книги «Голос истины», которая была опубликована в 1776 г. в Мадриде. В ней Асунсьон особенно возражал против наказа: «Относитесь терпимо к братьям вашим, какой бы ни была их вера, точно так, как терпимо относился к ним Господь».
Это означало, что истинному католику пришлось бы «притворяться, затаиться, переносить их насмешки над монастырской жизнью, над клиром, над инквизицией… Вы должны есть вместе с ними, жить среди них, беседовать с ними»[1436]. Глубочайшее возмущение Асунсьона вызывала и следующая фраза: «Терпение и смирение — сильнейшие из орудий… Их использование никогда не может быть чрезмерным».
Разве это не было желанием «подавить ненависть к нечестивым, задушить священный гнев, который удовлетворяет святое отмщение тем, кто оскорбляет Создателя»? Асунсьон явно входил в то сословие, у которого постоянно жгло под воротничком.
Эта злость вытекала из ощущения, что Испания стала страной, находящейся в блокаде. Интеллектуальные инструменты просвещенных врагов из Франции становились все более острыми, цензура превратилась в основное занятие инквизиции во второй половине XVIII века. В период между 1746 и 1755 гг. Вольтер, Монтескье и Руссо написали свои основные работы. Инквизиция ответила в 1756 г. запретом всех их произведений[1437]. В период между 1747 и 1787 гг. было выпущено тридцать шесть указов, запрещающих книги. Указы следовало развесить на дверях церквей и монастырей.
Только в одном указе от 1750 г. запретили шестьдесят книг[1438].
К 1797 г. сторонникам Просвещения в Испании (таким, как Гаспар де Ховельянос, тогдашний министр юстиции) стало понятно: инквизиция получала большую часть своей власти, которой еще пользовалась, в результате занятия цензурой книг[1439].
Квалификаторы книг обычно были людьми посредственного интеллектуального калибра. Многие из них не могли читать ни на одном языке, кроме испанского, хотя книги, передаваемые им на цензуру, были написаны на французском. Из Логроньо французские книги приходилось отправлять в Мадрид, так как там их никто не понимал вообще[1440].
Носивший истерический характер запрет трудов, являющихся основными для модернизации мира за Пиренеями, погрузил Испанию в идеологическую яму, вырытую собственными силами. Просвещенные сословия, из которых вышли такие люди, как Ховельянос, могли получать эти книги, не испытывая никаких трудностей[1441]. Цензорам просто не удавалось сдержать их поток[1442].
Но указы поляризовали общество. Это означало, что народ ничего не знал о новых идеях. Испания разделилась на два лагеря: буржуазно-либеральную фракцию и консервативное не-буржуазное крыло[1443]. На ликвидацию этого разделения уйдут столетия.
Новое разделение воплотил суд над двумя братьями, Бернардо и Томасом Ириарте, процесс по делу которых начался в 1778 г. в Мадриде. В XVIII веке братья Ириарте были успешными фигурами столичного общества: Томас стал романистом, Бернардо служил дипломатом в Лондоне, а после возвращения работал в министерстве иностранных дел[1444]. У братьев имелся свой салон в Мадриде, где обсуждали религиозные идеи, шокируя более ортодоксальных верующих, которые бывали там. Один из них, Жозеф Антонио де Рохас из Чили, запомнил, как однажды услышал, что один из братьев сказал другому: Испания обязана своим невежеством только инквизиции[1445].
Это был постоянный рефрен среди просвещенных классов в Испании XVIII века. Тех, кто поддерживал инквизицию, было много, как подтверждал сам Ховельянос. Но влиятельные фигуры в искусстве и политике возлагали на нее ответственность за нарастающую материальную и интеллектуальную отсталость страны по сравнению с остальной Европой. То, что такие люди презирали массы, имеющие проинквизиторские настроения, а также испанских священников, следует из обвинений, выдвинутых против братьев Ириарте их собственным третьим братом — монахом доминиканского ордена Хуаном Ириарте, жившим на Канарских островах.