Наступательный порыв определить невозможно. В 1812 г. назначили комиссию с целью изучения вопроса, следует ли восстановить инквизицию в Испании в случае поражения французов, совместима ли она с либеральной конституцией, утвержденной кортесами 12 марта 1812 г. Комиссия отметила много проблем: папа заключен в тюрьму, великий инквизитор ушел в отставку. Оказалось трудно решить вопрос, перед каким властным органом должна отчитываться инквизиция. Более того, комиссия предположила: данная организация выступала «против суверенитета и независимости нации и гражданской свободы испанцев, которые парламент хотел обеспечить и консолидировать». Вместо нее комиссия предложила систему расследовании ереси, которая будет действовать через епископов. Все оказалось подготовленным для упразднения.
Следует рассмотреть особенности тактики, использованной либералами против усталого старого колосса, который в течение длительного времени оказывал влияние на Испанию. Памфлетисты приписывали инквизиции характер, которого у нее не имелось уже более шестидесяти лет. Пытки и казни представляли в таком виде, словно они продолжались. Авторы полемических произведений возлагали на инквизицию всю ответственность за упадок Испании, за исчезновение практических наук, сельского хозяйства, промышленности и бизнеса. Интересно, что точно такие же обвинения высказывали в адрес иезуитов еще раньше, в XVIII веке. Они были причиной изгнания ордена в 1759 г. из Португалии, а в 1767 г. — из Испании[1493].
В тех случаях, когда обвинения остаются без изменения, а меняется лишь название обвиняемой группы, возникают опасения, что группу придумали специально, чтобы обвинить ее в том, что вызвано совершенно другими причинами. С каким огромным количеством врагов пришлось столкнуться Испании! Конверсос, лютеране, мориски, франкмасоны, янсенисты, деятели Просвещения, гомосексуалисты, двоеженцы и богохульники… А теперь еще иезуиты и инквизиция!
В каждом случае предъявлялись обвинения в угрозе могуществу и самобытности испанской нации. Но в любой ситуации действовала более сложная динамика, которая требовала поисков козла отпущения.
И вновь эта динамика увенчалась успехом! Кампания была столь убедительная, что, когда толпы ворвались в офисы инквизиции в предсмертных судорогах этой организации, то ожидали, что найдут инструменты пыток, приготовленные для нанесения увечий своим жертвам. Но все произошло так, словно никто из живущих не мог вообще вспомнить, что он когда-либо был свидетелем публичного аутодафе. И только очень немногие смогли припомнить того, кто был арестован инквизицией[1494]. Репрессии вернулись в свой источник: козлом отпущения за все беды Испании стал никто иной, как сам первый, оригинальный институт поиска козла отпущения.
Полемика, развернувшаяся в течение последних дней существования инквизиции и старого режима, превратилась в первые полномасштабные публичные дебаты, посвященные прошлому Испании. Разделение, которое, как мы видели, увеличивалось между консерваторами и либералами, кристаллизовалось вокруг различных точек зрения на инквизицию, а также мнений, высказываемых ими относительно истории страны.
В конце XIX века одним из борцов за консервативную точку зрения на испанскую историю, которая вновь доминировала в политических и интеллектуальных кругах, оказался Марселино Менендес-и-Пелайо. Это человек, чье излишне преждевременное интеллектуальное развитие соответствовало лишь его избыточной словесной невоздержанности. В возрасте двадцати семи лет он опубликовал восьмитомный труд по истории неортодоксальной мысли и мыслителей Испании, включая огромное количество материалов по инквизиции. Эту работу продолжают читать и в наши дни. Менендес-и-Пелайо был непоколебимым защитником роли инквизиции в формировании испанского общества.
Он утверждал: «Нетерпимость является врожденным законом здорового человеческого понимания»[1495]. Иными словами, активный разум после понимания истины старается внушить ее другим, оставаясь нетерпимым к их идеям.
Во время моих визитов в архивы Португалии и Испании первоначальное возмущение, которое может вызвать подобная идея, постепенно стало вытесняться другими эмоциями. Для чего еще предназначены эти горы желтеющих документов, как не для того, чтобы попытаться навязать свое мировоззрение? Там хранились документы, сложенные в надежные коробки, плотно перевязанные бечевками. Они терпеливо ожидали момента, когда исследователи-историки каждого последующего поколения смогут понять сущность их идей, выделить их. Бумаги стали билетами в путешествие в прошлое, в психологию прошлого, на основе которого появилось настоящее. Но эти путешествия на каком-то уровне заставляли легче переносить боль и дисгармонию настоящего. Боль обращалась в сочувствие к страданиям и болям тех, кто уже более не страдает…