Ах, эта славная, отважная, замечательная Испания! Проходя мимо выбеленных каркасов имперских городов от Мексики до Перу, от Эквадора до Уругвая, можно только удивляться, как это засушливое дополнение к европейскому континенту смогло достичь столь многого за столь короткое время. Но оказывается, что все очень просто: великая держава, которой предстояло стать Испании, выработала чувство цели. И случилось это отчасти благодаря изобретению противника. Гонения на конверсос и освобождение Гранады позволили вновь появиться национальному единству и осознанию силы[177].
27 сентября 1480 г. назначили первых кастильских инквизиторов. Когда двое из них, Мигель де Мурильо и Хуан де Сан-Мартин, почти добрались до Севильи, местные проповедники и представители аристократии вышли из города, чтоб встретить их. Некоторые дошли даже до города Кармоны, находившегося на расстоянии, равном одному дню пути от Севильи, чтобы предложить дары и гостеприимство[178].
Такая радушная встреча должна была укрепить веру инквизиторов в то, что дело, порученное им, стало популярным начинанием. Власть и почести, оказанные инквизиторам в силу их положения, оказались тем, что этим людям никогда не приходилось испытывать ранее. В соборе Севильи зачитали эдикт милосердия, после чего началась легализованная война с конверсос.
Как только инквизиторы прибыли, многие бежали. Некоторые конверсос переправились через границу и ушли в Португалию, другие направились в Италию и Марокко, иные — в дальнее путешествие в Индию[179]. Одним из беженцев стал Иегуда бен-Верга, который ушел в Португалию немедленно после учреждения инквизиции. Перед уходом он оставил в окне своего дома трех голубей, все оказались со сломанными крыльями. На первом, которого ощипали, а затем свернули шею, была записка. Она гласила: «Это те, кто остался и не успел уйти».
Записка на втором, которого ощипали, но оставили живым, сообщала: «Это те, кто прекрасно устроился».
Записка на третьей, здоровой птице с нетронутым оперением, гласила: «Это те, кто ушли первыми»[180].
Многие разделяли чувства бен-Верги. Финансы пришли в упадок, когда народ бежал, забрав свои деньги. Изъятие капитала вызвало крах налоговых доходов. Кредиторы конверсос (многие учреждения церкви и иностранные торговцы) остались с большими долгами[181].
Говорилось, будто обстоятельство, что в Андалузии находились и евреи, усугубляло ересь конверсос. Поэтому евреев в 1483 г. изгнали из Кордовы и Севильи[182]. Правда, инквизиция не имела власти над иудеями, как и над любыми представителями иных конфессий. Она могла преследовать только крещеных христиан, впавших в ересь против церкви.
Некоторые конверсос хотели бороться. В доме Диего де Сусанна, одного из самых важных купцов в Севилье, выходца из семьи, которая ранее прославилась в Толедо, собралась целая группа[183]. В нее, например, входили Аболафия («процветающий»), который управлял таможней католических королей, Педро Фернандес Бенадова, один из самых старших фигур в кафедральном капитуле, семья Адальфе из Трианы, которая жила в замке на дальнем берегу Гвадалквивира[184].
Они говорили друг другу: «Неужели мы собираемся позволить им выступить против нас таким образом! Разве мы — не самые богатые люди в этом городе, любимые всеми жителями?! Надо организовать ополчение! Ты можешь поднять много людей, а ты можешь собрать еще больше… И если они придут, чтобы забрать нас, мы вместе с нашей охраной поднимем страшный шум, перебьем их всех, отомстим нашим врагам за самих себя…»
Но здесь подал голос старый еврей: «Дети, благородные люди! Думаю, что в моей жизни уже все готово. Но где ваши души? Хочу посмотреть на ваши души!..»[185]
Заговор выдала дочь купца Сусанна, известная как «фермоза фембра» — «прекрасная дева». Она была истово верующей христианкой. Кажется, девушка поверила, что наставляет душу своего отца на путь истинный[186]. Сусанна и всех остальных бросили в замок в Триане, который использовали в качестве инквизиторской тюрьмы, после чего начали произносить приговоры к сожжению. На первом аутодафе 6 февраля 1481 г. сожгли шесть человек[187].
177
Kamen (1997), 7. Эта система соответствует выводам Адорно (Adorno и др. (1950) и Акеррмана и Хаходы (Ackerman, Jahoda (1950)) в том, как антисемитизм (а фактически, все акты демонизации других) может оказаться оборонительной психологической стратегией для отражения опасности душевных заболеваний. В случае Кастилии «заболевание» можно интерпретировать как гражданские войны, а демонизацию — как выдумывание исповедующих иудаизм конверсос.