В наше время Лиссабон — один из наименее оживленных городов в Европе. Звонки трамваев смешиваются со звуками, раздающимися с канатной дороги, с помощью которой люди поднимаются на холмы и спускаются с них. Эти холмы придают форму городу и определяют его ландшафт. В чаше между замком Сан-Жоржи (некогда в нем находилась тюрьма инквизиции) и клубами в Байру-Алту, где исполняют популярные португальские песни и бразильскую музыку, вокруг центрального фонтана раскинулась старая площадь Рошио.
По сторонам на тротуарах разместились стенды с газетами и уличные кафе, где работают гарсоны в начищенной до блеска обуви. Подают крепкий кофе и булочки со сладким кремом — пирожки Белена («паштиш де Белен»). Атмосфера одновременно романтическая и декадентская, она лишена амбиций и стремительности нашего века, которая характерна для улиц Лондона и Нью-Йорка. В этой миролюбивой атмосфере трудно представить костры, которые пылали в мятежах 1506 г. Жестокость проходит, но осадок остается.
Хотя детали и кажутся различными, склонность Португалии к инквизиции имела много сходства с соседями. В двух странах создали козла отпущения из аномальной группы, в сохранении которой общество не было заинтересовано. Когда начались узаконенные преследования, их оказалось легче расширить, а не прекратить.
Как и в Испании, религиозные настроения конверсос в Лиссабоне были весьма неискренними. Так полагала толпа, чинящая самосуд.
То обстоятельство, что некоторые из несчастных находили убежище в церкви, то, что их пришлось оттаскивать от христианских икон, говорит само за себя. Есть и иной факт: некоторые «старые христиане» сводили счеты со своими врагами, обвиняя их в том, что те были конверсос, после чего натравливали на них толпу. В Португалии свирепствовала эпидемия чумы, страну охватила массовая истерия. В Лиссабоне в 1504 г. и в Эворе в 1505 г. уже произошли первые мятежи против конверсос[262]. После событий в Испании иберийские общества знали, когда и где следует открыть выпускной клапан в такие кризисные времена.
Хотя мятежи 1506 г. не имеют никакого отношения непосредственно к инквизиции, подражание аутодафе показывает: португальцы отлично знали о том, что происходит в Испании. И они были готовы последовать этому примеру. Нетерпимость, некогда изобретенная в Испании, с легкостью пошла на экспорт. А то, что она привьется в Португалии, оказалось лишь вопросом времени.
И вновь объект преследования создало само общество, допустив грубый произвол и совершив насилие над «внутренним врагом».
Спасение Альвару де Лэана после совершенной попытки самоубийства закончилось двухлетней безвыходной ситуацией. Адвокаты Альвару пытались доказать, что он впал в безумие, но прокурор отвергал все доводы защиты. Обвиняемый действовал как человек, обладающий здравым смыслом, когда речь шла о делах, когда он давал признательные показания. «В нем не имелось вообще ничего безумного. Это, всего-навсего, еретические проявления…»[263]
Существовал метод растягивания по времени дел в инквизиции. Чем дольше сидели обвиняемые в тюрьме, тем выше оказывалась вероятность того, что они начинали «выдавать» себя перед товарищами по несчастью. Порой эти сотоварищи сами приходили в такое отчаяние, что начинали придумывать различные истории о других заключенных. Но еще страшнее становилось мучительное стремление добиться благосклонности судей. И люди часто только радовались возможности предать друзей по тюремной камере.
По делу Альвару де Лэана один из заключенных выступил с заявлением о том, будто Лэан утверждал: до наступления 1550 г. явится Мессия, а «старым христианам» придется раскаяться в своем недостойном обращении с конверсос. Альвару, как говорили, оказывал поддержку всем заключенным, которые отказывались покаяться. Он проявлял чрезмерно враждебное отношение к тем, кто содействовал процессу инквизиторского следствия. Один из заключенных сказал ему:
— Наш Господь и Спаситель Иисус Христос скоро заберет нас отсюда.
На это, как говорят, Лэан ответил:
— Ты единственный, кого Он заберет.
Это означало: «Ты единственный, кто верит в Него»[264].
Сначала Лэан отрицал все. Затем обвинил во всем свою жену Лианор: «Это она сохраняла иудаизм в семейном доме, а я всегда был хорошим христианином».
Потом обвиняемый сказал, что Лианор полностью выполняла все, что предписано Моисеем, а его обвинили люди из городов Кортикош и Могадору только из зависти к богатству. Именно поэтому его и не любили.
Как только инквизиторы услышали подобное, они поняли, что получили этого человека. Заключенные часто начинали с обвинения своих самых близких и дорогих людей, а затем наконец-то признавались, что и сами были еретиками, постоянно распространяющими клеветнические слухи.