После определения базовой административной структуры инквизиция вскоре приступила в работе. Первый милосердный эдикт был выпущен в Эворе в 1536 г., через девять лет после заключения в тюрьму Альвару де Лэана. Трибунал отправился в Лиссабон в 1537 г., куда рекой потекли обвинения[276]. В течение ряда следующих лет суды возникли по всей стране — и в таких местах, как Томар (еще очень близко к Лиссабону), и в Коимбре, Ламего и Порту, расположенных дальше на север.
В те годы в Португалии не было так страшно, как в первые годы инквизиции в Испании. Зависимость от Рима предполагала частое вмешательство папских нунциев. Это обеспечивало более мягкое или снисходительное наказание, сожжений случалось сравнительно немного. Первое аутодафе произошло в Лиссабоне в 1540 г., а в городе Коимбра такого не делалось вплоть до 1567 г.[277]
Сдерживающее влияние папского престола было совсем не тем, к чему стремился и чего хотел Жуан III. Его послы провели большую часть 1540-х гг., оказывая давление на папу Павла III, чтобы снять ограничения с инквизиции, наложенные им в первой булле. В результате, 16 июля 1547 г., после угрозы со стороны Жуана III порвать с Римом, папа Павел III уступил. Но даже это было сделано с условием, что конверсос оставят возможность свободно покинуть Португалию в течение целого года.
Разумеется, такое условие стало анафемой для Жуана III. Вначале он отказался от него. В конце концов, королю пришлось принять условия папского престола: в ходе первых десяти лет после выхода буллы 1547 г. исключается конфискация имущества, а в течение первого года людей не станут приговаривать к сожжению[278].
10 июля 1548 г., перед самым окончанием года помилования, издали указ, касавшийся конверсос, которые находились в тюрьмах инквизиции. Из темниц на свободу выпустили 1800 человек. Одновременно отменили трибуналы в Ламего, Порту и Томаре. Инквизицию централизовали[279]. Возможно, со стороны Жуана III это стало попыткой показать, что он выполняет условия договора. Вероятно, король рассчитывал на предоставление права конфискации имущества. Оно и было пожаловано в 1579 г., когда престарелый Энрике, великий инквизитор и брат Жуана, сам стал королем[280].
Одним из получивших помилование по итогам переговоров стал Альвару де Лэан, которого, вероятно, осудили бы на костер в более ранний период в Испании. Однако в Эворе его приговорили лишь к отречению (отказу от своих ошибок), выпустив на свободу во время всеобщего помилования 1548 г.[281]
Альвару был умным человеком и не захотел оставаться там, где у него имелись враги. Он переселился в большой рыночный город Медина-дель-Кампо в Кастилии. Здесь собирались купцы со всех концов Европы на ежегодные ярмарки, где большинство товаров из Европы и Нового Света переходило из рук в руки[282].
Город Медина-дель-Кампо расположен в одной из самых плоских частей Кастильской равнины. Здесь, в тени зловещего замка Ла-Мота, Альвару встретился с членами своей семьи. Его племянница Франсиска, дочь сестры Каталины, выйдет замуж за Франсиско Родригеса де Матоса, который принимал участие в регулярных торгах на ярмарках[283]. У пары будет большая семья, она тоже переберется в Медину-дель-Кампо в 1570-е гг. Именно здесь соберутся различные ветви родов Лэан и Карвайал. Здесь эти семьи встретят Луиша, брата Франсиски, который в то время совершал великие дела для испанцев, владычествующих в Мексике.
Нетрудно представить страхи и подводные течения, которые определяли даже самые незначительные взаимодействия в семьях, подобной этой. Альвару де Лэан, как мы помним, верил, что его выдали враги, что на него донесли его знакомые в тюрьме Эворы. Он сам донес на свою жену. В те времена не было эффективной системы защиты от лжесвидетельства, и современники конверсо Альвару обвиняли инквизицию в том, что она подкупала людей, дабы оговаривать их[284].
Более того, для людей, подобных Альвару, которого уже однажды вернули в лоно церкви, не имелось никакой защиты от злоупотребления властью.
В 1520-е гг. в Мадриде богатый конверсо, которого вернули в лоно церкви, увидел, что его четыре дочери стали сексуальными жертвами каких-то монахов. Одного из них, Висенте, видели, когда он ворвался к старшей девушке в ее комнату. Двух других девушек заметили, когда они в сумерках входили в дом исповедника Карла V епископа Осма, и не появлялись оттуда до самого рассвета[285].