Насытившись, мелкий пушистик был как следует вылизан матерью, и они отправились в обратный путь, оставив меня валяться совсем неподалёку от разбитой артели. Обзор позволял разглядеть вернувшееся вороньё, до этого напуганное семьёй медоедов. И трупы. Залитые кровью, подмёрзшие, без каких-либо опознавательных признаков, за исключением изодранной в клочья одежды, остатки тел валялись по земле, равнодушные к происходящему.
То ли медоеды услышали чересчур крикливых ворон, то ли действительно что-то забыли, но они вернулись. Малыш, увидев знакомую игрушку, снова наподдал лапой, а мать прошествовала дальше, обнюхивая останки и выбирая, наверное, самый вкусный кусок.
Я услышала грозный рык, маленький медоед схватил мою склянку и потащил в зубах, унося прочь с места побоища. Перед глазами сменялись стволы сосен, разноцветные лишайники, ещё не успевшие как следует набрать силу низкорослые кустарники. Скупое солнце, от которого я успела отвыкнуть за неделю, постепенно отогревало холодный спящий лес.
Мою тюрьму принесли в берлогу. Малыш бросил меня совсем рядом со входом. Снова дёрнул лапой, чтобы удостовериться: можно ли ещё поиграть? А потом… Потом к сфере приблизилась мать-медоед и положила добычу рядом с игрушкой. Меня бросило в жар. Ужином, похоже, семейству из двух лохматых зверушек послужит наполовину обугленная и вырванная вместе с частью позвоночника моя голова.