Зато теперь мир вокруг наполнился запахами. Он чувствует, как пахнет пот тел в салоне. Это не совсем приятный запах, если учесть, что он смешивается с дорогими и дешевыми духами. Он чует, как пахнет пластик обивки салона, чует запахи невкусной самолетной еды. Хотя к этому приятно примешивается аромат кофе. Давид позволяет себе на несколько секунд окунуться в запах кофе, и его удивительный мозг тут же выдает информацию, на какой плантации в Бразилии его вырастили. Бразильский кофе в самолете? Наверное, какая-то ошибка. Но нет, все верно, когда волна уйдет, можно выпить чашечку.
Вот он прекращает чувствовать простые запахи и переходит к сложным. Он чует, как пахнет стекло иллюминатора, как пахнут ногти под лаком у соседки. Он чует, как пахнет воздух, сначала в салоне, потом за бортом. Запах воздуха вне самолета ему понравился, и он задерживается там, чтобы насладиться его свежестью. Давид не знает, действительно ли он его чует, или это всего лишь игры его мозга и Знания, но ему все равно. Сейчас он наслаждается морозным, ничем не загаженным воздухом, и его охватывает приятное возбуждение, ничуть не похожее на сексуальное.
Но вот он пресытился запахами и решил проверить другие чувства. Он отключает обоняние и на секунду задерживается в коридорах мозга. Теперь он не тело, а всего лишь мозг. Ни один сигнал не пробивается в него, и это очень забавно. Он включает вкусовые рецепторы. Его язык, как до него нос, тоже начинает с простого. Мельчайшие кусочки пищи завтрака воскресают, он чувствует вкус кофе и пирожного, что съел с утра. Потом язык находит вкусы вчерашнего ужина. Потом обеда. Вот он чувствует вкус крови, выпитой вчера ночью. Когда доходит до вкуса утреннего омлета, он решает, что простых вкусов для него достаточно. Теперь он вкушает воздух, пробует свет из ламп, и наконец, вкус музыки, играющей в плеере парня на другом конце салона. Он, опять-таки, не знает, действительно ли вкушает вкус музыки, или это просто его воображение, но ему по-прежнему все равно.
Он отключает вкус и превращается в слух. Теперь музыка в плеере уже не вкушается, а разбирается на инструменты, потом на ноты. Голос исполнителя тщательно просеивается, Давид слышит, как двигаются его губы. Он понимает, что исполнитель носит усы — это они так шелестят на заднем плане. Теперь сложные звуки. Свет, до этого вкушаемый, может и звучать. Двигаясь от простого к сложному, он сначала слушает, как шумит газ в лампе дневного света, потом слышит громкие удары атомов, когда они стукаются друг о друга, летя к его ушам.
Слух блокируется, и глаза начинают видеть. Сначала он слепнет с непривычки — несмотря на то, что глаза все время были открыты, он словно поднял веко только сейчас. Его зрачок сужается и теряется в карих глазах. Но всего на секунду, потому что ему надо насладиться движением. Пожалуй, ни одно из его чувств не может дать столько удовольствия, как зрение. Мир окрашивается для Давида невиданными красками. Он видит не семь цветов спектра, а как минимум тринадцать. Невозможно описать дополнительные цвета, потому что видит их только Давид. Никто в Мире не может воспринять эти цвета, кроме него. Салон самолета перестает выглядеть привычно, и превращается в яркую абстрактную картину. Это удивительное зрелище. Он видит все движения в салоне. Даже металлический столик на сидении перед ним тоже движется — он медленно ржавеет. Мельчайшие ворсинки на сидении колышутся. Потом он видит движение света, и наконец — высшая точка восприятия! — он видит людей. До этого они представлялись предметами, но теперь он понимает, что это поразительные предметы. Он видит, как они мыслят. Он видит, как под их кожей движется кровь. По его желанию они то превращаются в голых, то надевают старинные наряды. И, что самое главное, они постоянно движутся. Он видит, как пульсирует их кожа от ударов сердца. Теперь он видит людей вообще без кожи, и может поразиться их анатомическому совершенству. Он убирает с них жир и раковые опухоли, теперь его окружают не люди, а боги.
Наигравшись с глазами, Давид слепнет и начинает осязать. Это тоже великое наслаждение. Сначала он чувствует каждую ворсинку собственной одежды. Тончайшие стежки шелковой рубашки, и такого же нижнего белья. Их гладкость возносит его на седьмое небо. Потом он ощущает ткань пиджака из ирландской шерсти. То, что между ним и кожей пролегла рубашка, Давида нисколько не волнует. Его ладони покоятся на подлокотниках, и он наслаждается каждой их неровностью. Давиду нравится и хаос, и порядок, он может упиваться и гладкостью, и шершавостью. Но хватит осязать простые вещи, надо стремиться к сложному. Свет уже попробован на вкус и услышан, теперь ему предстоит быть ощупанным. Пальцы сжимаются и ловят его. Если бы зрение сейчас работало, Давид мог увидеть, как свет просачивается сквозь кулаки. Но он ощущает носимое им тепло, и это тоже неплохо. Свет в кулаках сначала приятно теплый, но Давид не может держать его долго, и ладони медленно остывают. Теперь он хочет проявить высший пилотаж и почувствовать что-нибудь внутренней поверхностью кожи. Там у Давида нет нервных окончаний но разве это проблема? Он чувствует, как его кровь бежит по коже изнутри, чувствует гладкость вен. Это потрясающие ощущение!
Давид выключает все человеческие чувства и переходит к колдовским. Его Знание всеобъемлюще и абсолютно абстрактно. В голове Давида проносятся миллионы образов, но они ему не интересны. Ему доставляет наслаждение не информация, а ее движение по извилинам мозга. Движение — главное в жизни Давида. Мысли, что сейчас рождаются в голове, полностью абстрактны. Он думает, как же красиво поют рыбы в Воронежском водохранилище. Его сильно беспокоит количество шерстинок на лапках жука голиафа из тропиков Южной Америки. Он размышляет, кто победит в схватке касатка, или плезиозавр? Мысли уводят еще дальше, и он начинает размышлять над человеческим поведением. Он думает, почему женщины кричат во время оргазма? Или почему мы вообще размножаемся таким интересным способом? Мысли убегают совсем, и он размышляет о религии. О том, какая из всех религий Мира самая правильная и почему? Его интересует роль в мифологии древнегреческого бога Кроноса. Так он может размышлять часами и даже сутками, но решает пока обождать с этим. Он одновременно включает все чувства и получает какое-то подобие оргазма. Слух, зрение, осязание, обоняние, вкус и Знание делают мир вокруг настолько удивительно красивым, что он хочет умереть. Если уж и умирать, так только когда ты так абсолютно, тотально счастлив. Вся красота Мира сейчас соединилась в салоне ТУ-154, и Давид купается в ней, как в парном молоке. Он бесконечно счастлив.
Давид ставит перед волной барьеры и превращается в простого колдуна. Он все еще чувствует красоту Мира, но теперь уже не так отчетливо. Звуки больше не стучат в ушах звонкими колоколами, глаза воспринимают только семь спектров, рот не вкушает воздух, шелковая рубашка не бесконечно гладкая, а просто гладкая. Единственное чувство, что продолжает работать с той же мощностью — это обоняние. Давид продолжает скрашивать полет запахами. Ему опять хочется курить, и он идет в туалет.
Глава 7
Андре вышел в холодный декабрьский день и поплелся к метро. По пути он купил в ларьке бутылку крепкого пива и выпил. В голове слегка шумело, прежде чем войти в метро, он выкурил две сигареты подряд. Все-таки, ехать минут сорок, надо накуриться перед дорогой. Он зашел внутрь и пошел к кассе купить жетонов. Рука инквизитора достала из кармана грязного плаща смятую кучку десятирублевок, и слегка, слегка трясясь, отсчитала нужную сумму. Вообще зарплата у инквизитора достаточно приличная, но большую часть приходится тратить на рабочие нужды. Иногда всунуть милиционеру, чтобы получить информацию, иногда снять квартиру для слежки, иногда посидеть в ресторане с нужным человеком. Небольшие остатки съедала выпивка и сигареты.
Если задуматься, а зачем тогда вообще работать инквизитором? Ответ на этот вопрос прост, как деревянная колодка. Андре не мог жить иначе. Быть инквизитором это даже не призвание — это судьба. Очень тяжелая судьба.
Андре встал на эскалатор и, спускаясь, обнаружил, что его обокрали. Пачка смятых банкнот пропала из кармана. Андре не удивился этому. У него даже есть отдельная строчка в бюджете, рассчитанная на кражи. Пока он ехал, ему несколько раз наступили на ногу, и пару раз толкнули. Это тоже в порядке вещей. Андре специально носил массивные берцы, чтобы их толстую кожу не мог продавить тонкий женский каблук. Когда он вошел в вагон метро, все места оказались заняты. Он встал в сторонке, люди сразу отшатнулись от него. Пахло от Андре не розами.