Надеюсь, что пан, пропадать в мои планы не входит.
Примечания:
*Аутодафе́ — церемония сожжения в Средние века в Испании и Португалии с оглашением приговора инквизиции.
Поиск себя
Я все еще в поиске себя. Неделя прошла после моей странной находки в Шабаше. Хотя я не сразу поверила мисс Реджине, но всё-таки проглотила ее объяснение: оно было самым нормальным из тех, что посещали мою голову. В конце концов, почему я не должна верить мисс Реджине, которая приютила меня у себя, дала столько, что вся больница за весь год не дала?
Действительно, здесь какой-то шабаш, со своими ведьмами и колдунами. Ведь, кажется, так мне обещала мисс Реджина в самый первый день? Все тут со своими причудами и занятиями. А кто сейчас нормальный в этом мире? Зато мой самый главный колдун успокоился и прекратил преследовать. Он делал вид, что я просто дополнение к их компании, иногда поглядывая в мою сторону.
Приехал Ной. Теперь, когда я узнала о его пристрастии к генетике, этот блондин вызывал у меня смешанные чувства: он был самый тихий, вечно занятой, погруженный в мысли. Доктор Франкенштейн — так я его называла про себя, хотя внутренне посмеивалась, представляя его в халате. В конце концов, это здорово — иметь хобби и цель. Любовь Ноя к медицине послужила примером и подтолкнула к дальнейшему раскрытию себя.
А вот представить Оденкирка в медицинском халате не могла. Слишком уж несуразное сочетание: белый халат, больница — и Рэйнольд.
Так или иначе, я теперь задалась целью найти себе хобби.
Затем появился Стефан, грозный и непреклонный, и с травмой плеча. Не знаю, где он повредил его и как, да мне и не интересно. Хватало его убийственных взглядов, по которым ясно читалось, что он не выносит моего присутствия. Ева же, наоборот, расцвела, хоть и не показывала вида, что рада возвращению Стефа. Она вела себя так же. Только я замечала, что, предлагая чай, подруга всегда обводила присутствующих взглядом и лишь в конце смотрела на него чуть дольше, чем на остальных. Или приберегала подушку в гостиной, чтобы, когда приходил Стеф, молча предложить ему.
Так прошла еще неделя. Все ученики школы Саббат были в сборе, и я даже подстроилась под их ритм.
У меня тоже начались занятия. Мисс Реджина предложила некого мистера Уолша, милого седовласого старичка, который много лет трудился в должности завуча в школе Блэкбёрна. Он учит меня писать и бегло читать, рассказывает всё понемножку. Моя память что-то вытаскивает из закромов в плане знаний, но никак не хочет раскрывать мое прошлое. Все также пусто.
Именно благодаря мистеру Уолшу, я начала подыскивать себе хобби. Мои попытки нарисовать что-то не увенчались успехом, хотя, если верить мисс Реджине, училась когда-то на дизайнера-оформителя. Сейчас я так и не смогла подчинить себе длинный тонкий предмет под названием карандаш, даже просто нарисовать прямую линию.
В итоге — сломанное древко с грифелем и разочарование в себе. Под конец второй недели я случайно узнала от мисс Татум об оранжерее в Саббате. Оказывается, немой мажордом Хью в свободное время выращивает там восхитительные орхидеи. И я пропадаю, снова испытывая то будоражещее чувство, как когда-то с Евой в магазине, когда увидела лаки для ногтей. Цветы потрясающие. Я чувствую жизнь в этих растениях, мне нравится трогать их лепестки, вдыхать аромат, смотреть, как со знанием дела Хью занимается ими, как бережно пересаживает, поливает, настраивает освещение.
В итоге, с разрешения мисс Реджины, я начинаю заниматься растениями под руководством Хью. Мы странно общаемся — говорим знаками, тыча пальцами в предметы или в книжные иллюстрации. Хью показывает, я повторяю. Это занятие меня поглощает целиком, теперь в моем расписании всегда выискивается пара часов для оранжереи, иногда взамен обеда.
Так проходят дни, и осознаю, что уже месяц, как нахожусь в Саббате, вот уже месяц моей новой жизни, со своими маленькими победами и достижениями.
— А она все копается и копается в земле! Тебе свой маникюр не жалко? — голос Кевина разносится во влажном воздухе оранжереи. Смеется надо мной.
— Не жалко. Я в перчатках.
Я кладу луковицу в горшок и засыпаю ее.
— Что здесь прорастет? — Он любопытно заглядывает в горшок через мое плечо, будто земля ему сейчас сама скажет. Запах его парфюма с сандалом легко окутывает меня.
— Черный тюльпан.
Кевин кидает на меня пронзительный взгляд своих ореховых глаз, и мне становится неуютно. Сейчас в оранжерее только мы одни, так как Хью где-то в замке занимается делами, он в оранжерею приходит ближе к вечеру.
— Тюльпан говоришь? А ты знаешь значение цветка? — Его голос бархатный и тихий, вкрадчивый, от чего становится еще неуютней. Нервозно. Мурашки бегут по телу вдоль поясничного столба, а дышать становится труднее.
— Нет.
— Тюльпаны считаются символом любви. А черный тюльпан — это любовь до гроба. — Кевин придвигается ко мне ближе и смотрит на меня сверху вниз, и я оказываюсь зажатой между ним и столом. Мое сердце стучит громко, чуть ли не в голове, во рту пересыхает.
— Ух! А я думала, что сажаю просто цветочек. — Смеюсь, а сама не знаю, куда деть глаза. От Кевина приятно пахнет, его горячее дыхание опаляет мое лицо. Он медленно придвигается и нежно целует в губы.
Приятно. Необычно. Я чувствую себя хрупкой рядом с ним. Его руки ложатся на мои плечи, придвигая ближе к себе. Его вкус похож на мед: тягучий, томный, сладкий. Мне нравится.
Так же, как начался поцелуй, Кевин прекращает, медленно отодвинувшись от меня и глядя на меня. Я вижу саркастическую улыбку на губах, глаза выражают удовольствие и интерес. А я пылаю от смущения.
Глупо смеюсь и снова прячу глаза. Не скажу, что поцелуй был неожиданным, наши заигрывания с начала моего появления здесь давно вели к этому. А уж сколько вечеров я потратила, думая о нем и о себе! Правда, факт, что Кевин тот еще бабник, расстраивал: ведь я могу оказаться среди тех, кого он завоевал и бросил, потеряв интерес к побежденному. Влюблена ли я в него? Не знаю. Наверное, да. Кевин мне дорог своей добротой. И он интересен мне.
— Может, сходим куда-нибудь?
— Тебя проводить до гостиной?
Он смеется и отпускает меня. Я чувствую облегчение от свободы, правда, ненадолго, потому что прислоняется к столу вплотную ко мне — плечом к моему плечу.
— Нет. У одного нашего знакомого день рождения, и он устраивает завтра вечеринку. Все идут, и я решил позвать тебя с собой.
Ого! Кажется, Кевин хочет завязать отношения со мной. Это пугает, если честно. Не могу объяснить почему, но мне хочется быть его девушкой, и, в тоже время не хочется, чтобы остальные знали это. Особенно Рэйнольд — странный субъект моей новой жизни. Я вообще не понимаю, как могу думать о нем, считать красивым и интересным, когда меня сначала открыто ненавидят, потом презирают, затем носятся за мной, пытаясь поймать где-нибудь одну, а затем ведут себя так, будто меня не существует? Мне кажется, я до сих пор слышу его: «Я бы хотел извиниться перед тобой, давай выйдем». Я тогда отказалась, сказав, что не выйду. А он так и не догадался попросить прощения перед всеми. Гордец и сноб! А еще существует Стефан, который и вовсе будет лютовать, узнав, что Кевин связался со мной — я же не соответствую уровню, я всего лишь какая-то шавка с амнезией, подобранная в больнице.
— Ну, не знаю… Туда все пойдут?
— Нет, не все, — и моя душа вспархивает птицей, чтобы тут же быть убитой на взлете. — Не пойдет Ной. Он ненавидит такое.
— Нет, Кевин, вряд ли я пойду. Спасибо, конечно.
— Можно поинтересоваться, почему? — Его голос звучит напряженно, кажется, парень не привык к отказам.
— Врачи не советуют посещать мероприятия с громкой музыкой. Сам понимаешь, травма головы, амнезия — дело нешуточное. — На самом деле я не хочу просто видеть осуждающие, ненавидящие взгляды Стефа и Рэя, когда Кевин будет класть руку мне на талию или целовать под громкую дребезжащую музыку, будучи в подпитии. Ведь так проходят вечеринки?
— Понятно, — коротко отвечает Кевин, отталкиваясь от стола, и я уже не чувствую его плечо рядом, только холод.