Руки Волкова вспотели, он хотел сказать, что примет, да не мог. Сопел только.
А приор стоял, ждал, с удивлением. Не ожидал он, что этот простолюдин еще будет раздумывать. Наконец солдат выдохнул:
— Да, приму, конечно…
— Что ж, раз так, то прими омовение сегодня. Ночь проведи в молитве, а утром будь у кафедрала нашего, на утреннюю мессу. После нее господин наш снизойдет тебе благодатью и примет тебя в объятия свои.
— Я обязательно буду, — солдат поклонился низко.
А приор сунул ему руку для поцелуя и произнес:
— Ступай, добрый человек, молись и очищайся.
Он шел по залу, где было достаточно важных людей, которые с интересом рассматривали его, а он их даже не замечал. Он шел, глядя в пол, сжимая и разжимая кулаки. Волнение поедало его, опять, в который уже раз. Он понимал это и повторял себе снова и снова: «Угомонись, дурень, не мечтай, уже дважды такое было, и дважды тебе отказывали. Пока в разрядную книгу не впишут твое имя — все пустое». Но куда там. Он не мог остановиться. Как в тумане забрался на коня, как в тумане ехал по городу, чудом ехал правильно. А когда отдышался, и волнение поутихло, так стал смотреть вывески: искал художника, искал портного. Думал, как будет выглядеть на щите герб, как пошить ливреи в его цветах из хорошего сукна, но чтоб недорого. Думал, дать ли такую одежу Сычу. Думал, думал, думал. Так за думками доехал до трактира. Тут его волнение окончательно поутихло, и решил он ничего никому из своих пока не говорить. Пусть завтра все будет для них сюрпризом.
А в трактире его уже ждали. Первая пришла говорить Агнес. За ней терпеливо ждал монах.
— Серчает она на вас, лает вас дураком и вонючим хряком, и другим подлым словом, я такое говорить не буду, — шептала девочка. — И послала меня просить у вас денег семнадцать крейцеров.
— Зачем это ей столько денег? — удивлялся солдат. — И с чего это я вонючий хряк, я из ее знакомцев так самый не вонючий. Я моюсь почитай каждый день и в купели моюсь каждый месяц. И одежда у меня стиранная. Дура она.
— Конечно дура. Лается она от злобы, потому как вы с ее ухажера денег взяли, а она по любви с ним миловаться хотела, думала, что он ее замуж возьмет. А деньги нам на купальню нужны, для дам туда вход шесть крейцеров стоит.
— Шесть крейцеров! Рехнулись? А вы прямо дамы, — едко заметил солдат. — Не жирно ли вам? В корыте бесплатно помылись бы, Еган вам натаскал бы воды.
— В корыте нехай поросята плещутся, — разумно заметила Агнес, — а нам надобно в купальню.
— И что вам там? — не понимал Волков.
— Да все, сидишь в купальне с горячей водой, а холопы тебе холодное вино приносят, и музыка играет, — Агнес почти глаза закатила от предвкушения счастья, — тем более вы сами велели замарашкой не ходить — мыться.
— От холодного-то вина горло не заболит? — поинтересовался солдат.
— Не заболит, все городские девки, и бабы тоже, в купальни ходят, ни у кого не болит, и у нас не заболит. Давайте, господин, двенадцать крейцеров на купальни, да на полотно заворачиваться, да на мыло, чтобы розами тело пахло, да на вино, и того семнадцать надобно. Давайте, а то Брунхильда серчает на вас.
В другой бы раз он не дал бы, но сейчас… В этот день он просто не мог отказать. Полез в кошель, отсчитал и дал деньги Агнес, та от радости быстро обняла его и убежала наверх за Брунхильдой.
— Разорят они меня, они и этот чертов город, дорогой он, дьявол! — злился Волков. — Ладно, пусть помоются, завтра нужно быть всем чистыми. — И теперь обратил внимание на монаха: — Ну а тебе что?
— Господин, прошу дозволения уйти до вечера, — сказал брат Ипполит.
— Вообще-то я тебе не хозяин, — заметил солдат, — а куда ты собрался, наверное, помолиться? Храм какой-нибудь знаменитый нашел?
— Нет, господин, тут в Ланне живет один великий врачеватель, Отто Лейбус, я читал его труды, он две книги написал, очень хочу с ним поговорить, есть у меня замечания к сращиванию костей, которые описаны им. Думаю, ему будет интересно.
— Хм, — солдат заметно ерничал, — конечно, ему будут интересны твои замечания. Ну, ступай, только смотри, чтобы тебя его холопы не отлупили, беги, как-только выскажешь свои замечания.
Монах быстро поклонился и пошел. А Волков вдруг задумался, и когда монах дошел уже до двери, окликнул его.