Кавалер молча спрятал бумагу в кошель и пошел к выходу. Он пришел в себя. Никаких слез в его глазах боле не было.
«Иероним, значит Иероним, зато кавалер», — сказал он про себя.
— Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, чтобы готовил большой обед на всех и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будет свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.
— Сделаю, господин, — обещал Сыч.
— Еган, ты со мной, — продолжил Волков.
— А куда мы, господин? — спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.
— К художнику, мне нужен герб. Я тут недалеко видел вывеску.
Не успел он тронуться, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:
— Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя видела в нем.
Волков, поглядел на нее внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но, видно, он ее не отпускал.
— Нужно ли? Мало ли снов снится.
— То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший, или раненый, а на вас монах смотрел.
— Монах? Наш монах? — спросил кавалер.
— Не наш, злой монах.
— Какой еще злой?
— Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен как змея.
Теперь кавалер уже не был так недоверчив:
— Злой монах, говоришь? — задумчиво переспросил он. — Ладно, возьми шар, погляди в него.
Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шли от собора в трактир.
— Ведьма она, господин, ох ведьма, — начал Еган, — я вот…
— Молчи, дурень, стоишь, орешь на всю улицу, — оборвал его кавалер. — Пошли к художнику.
Художник был беден и молод, Волков, оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но художник упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.
Он был первый из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.
— Каков будет щит? — спрашивал художник и тут же начинал рисовать.
— Кавалерийский треугольник.
— Цвета: Один? Больше?
— Два. Голубой и белый, — отвечал кавалер, не задумываясь.
— Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь — небо, верность, честность. Серебро — благородство и чистота. Как рассечем?
— По горизонту, белый — сверху.
— Мех, пояса, перевязи?
— Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.
— Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.
— Да? — кавалер на миг задумался. — А вороны часто встречаются?
— Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон символ мудрости и течения времени.
— Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.
— Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, — закончил рисунок художник.
Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:
— Сделайте ворона пострашнее.
— Сделаю ему рубиновое око.
— Еган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.
— К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.
Волков молча достал монеты.
— Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? — предложил художник. — У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.
— Да, мне это нужно, — согласился кавалер. — Штандарт и пару сюрко.
— Попоны для коней в ваших цветах.
— Лишнее.
— Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.
— И ни днем больше, — сказал Волков и снова полез в кошель.
Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча и от Полески. Особенно его радовала ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
— Чертов мошенник, — после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, — надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
— Чертов ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот что значит, дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на него уже не столь злобно, как совсем недавно. А Еган и вовсе гордился так, как будто это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так, отпивал для вида. Он был неспокоен. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь была за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.