Судя по всему, приор прочел письмо, он, наконец, заговорил:
— Сижу и гадаю я, какой же подвиг ты, сын мой, должен был совершить во сияние Матери Церкви нашей, чтобы архиепископ тебя так наградил?
Волков молчал, думал, что ответить, а канцлер продолжал:
— Все, что мы о тебе слышали, похвалы достойно, но что ты пообещал добродетельному епископу Вильбургскому, что он нижайше просит, со всей возможной поспешностью, о большой милости для тебя?
— О том распространяться я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он меня просил об одолжении, — отвечал солдат не то чтобы дерзко, но со знанием себе цены.
— Конечно, — кивнул понимающе брат Родерик, — как же по-другому, зная нашего наиблаженнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви разумеется?
— Во славу, во славу, — подтвердил солдат.
— Неужто подвиг так велик, что требует награды вперед?
— Боюсь, что так монсеньор, ибо после подвига награда мне может и не понадобиться и вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.
— Вот как? — канцлер помолчал. — Что ж, не посмею я задержать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о тебе его высокопреосвященству. Будь здесь завтра. С утра.
Приор протянул солдату руку, через стол, не вставая, чтоб тот не очень-то гордился. чтоб знал свое место. И солдат гремя мечом, полез чуть ли не на стол, чтобы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.
На том прием был сразу закончен, монахи просили посетителей к выходу, и расстроенные посетители покинули залу. После и сами монахи с мирянином ушли, и пришел другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял, и ждал, пока приор размышлял, а приор надумал и заговорил:
— Человека сего доброго запомнил?
— Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.
— Да, он.
— Запомнил, монсеньор.
— Пусть за ним приглядят.
— Уже распорядился, монсеньор.
— И еще к ужину пусть придет Анхелика.
— Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у нее.
— Ну, тогда найди кого-нибудь, только не из местных.
— Будет исполнено, монсеньор.
— И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная была.
— Жирных крестьянок ныне не много, монсеньор.
До ужина было еще много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шел, трактирщик его бы выпер вон. Сидел на бочке рядом, выставив на улицу свою деревянную ногу. Грелся на солнце.
Они зашли в трактир, теперь трактирщик даже не морщился, принимая заказ. На Роху смотрел со лживой ласковостью.
— Ишь, подлец, брезгует, — скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.
— Ты постирал бы одежду, может тебя, и не гнали бы, — заметил Волков, настроение у него было хорошее после аудиенции у канцлера.
— Ладно-ладно постираю, велю старухе своей, — обещал Роха, и предупредил, — я закажу пиво, только денег у меня нет.
— Заказывай все, что хочешь, — сказал солдат.
— Все? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока, — не верил Скарафаджо.
— Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.
— Ту, в которой чеснока побольше, — уточнил Роха.
— И бобы с тушеной говядиной. И пива два кувшина, — заказал Волков.
— Неужто все сожрем? — веселился, тряся бородой Скарафаджо.
— Ты думаешь, мне некого кормить кроме тебя? — спросил Солдат.
— Помню-помню, у тебя и семья и холопы.
— Семьи у меня нет.
— А девка та красивая, значит, твоя… — догадывался Скарафаджо.
— Значит…
— А малая? Худая в добром платье?
— Какая тебе разница, — Волков не хотел говорить на эту тему с ним.
— Да никакой. Завидую просто. Все у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.
— Про жир я знал не больше твоего, — заметил солдат.
— Да брось, ты из всех наших один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами с ними сиживать.
Вроде, как и простые слова, но солдата они задевали.
— Что ты несешь? — сухо спросил он.
— Да я не в упрек, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.
— Кто все? — мрачнел солдат.
— Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли считал тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того, как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.