— Из какого-такого своего оружия ты пробьешь мою кирасу? — четко выговаривал он слова с заметным раздражением.
— Он сделал мускетту, — сказал Роха. — Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.
— Я сделал мушкет, — сказал Яков Рудермаер твердо и при этом глядя в глаза солдату. — И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
— Ты ж не видел мою кирасу, — произнес Волков.
— Пробью, какая бы не была, — продолжал упрямствовать рыжий мастер.
— Готов побиться об заклад? — улыбался нехорошей улыбкой солдат.
— Готов, — твердо говорил Яков Рудермаер.
— Ты ж нищий, что поставишь?
— Поставить мне нечего, — молодой мастер вздохнул.
Солдат поднес к его лицу кулак:
— Если пробьешь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьешь…
Все все поняли.
— Я согласен, — продолжал упорствовать Яков.
— Нет, нет, — заговорил Роха, обращаясь к солдату, — он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.
— Я согласен, — снова повторил Яков Рудермаер.
— Дурья ты башка, у него кулак, что твой молоток, вдарит — покалечит.
— Пусть, — упрямствовал мастер.
— Я так не согласен, — говорил Роха, — ты Фолькоф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдет.
— Так, где проверять будем? — не слушая его, спросил Волков у Якова.
— Завтра на рассвете, у северных ворот встретимся, там за стеной, много пустого места. Там проверим.
— На том и порешили, — сказал солдат, — а что вы не едите, ешьте, ешьте, сейчас еще пива попрошу.
Глава третья
Агнес огляделась, не слышит ли кто, и зашептала солдату в ухо:
— Блудная она, всем улыбается, всем отвечает. Нет, на простых и не смотрит, возницы да приказчики ей говорили, так она кривилась, а всем, кто в добром платье, улыбается. С одним таким и вовсе встала и говорила с ним посреди улицы. Тот в добром платье был и при оружии, и цепь у него была. С ним встала и говорила. Меня гнала, чтоб я не слыхала, о чем. Но я слыхала. Уговаривалась она с ним нынче ночью свидеться. Тот видно богатый, портки у него так широки, что в них и двое влезут. И на лентах снизу подвязаны, и чулки у него, белые аж глаз ломит. И цепь серебра толстого. Сказал, что ночью, после захода придет. А сейчас она велела воду к нам в покои подать. Волосы моет, и бесится, что рубахи свежей нету.
— А оружие у него какое? — спросил солдат. — Как у меня?
— Какое там, короткое с локоть, а ручка в серебре, а у вас-то в золоте. Вам-то он не чета.
— Стар, молод?
— Молод, вам то в сыны будет.
— Не спи, как она куда пойдет, за мной приходи.
— Так и сделаю.
Агнес поела и ушла в покои. Солдат даже усмехнулся про себя: «Бойкая шалава эта Брунхильда, хорошо, что взял с собой Агнес, она за ней присмотрит. В первый же день себе нашла забаву. Ну а я гляну, что за господин этот, в широких портках да при оружии».
Вскоре пришел Сыч. Жадно ел, рассказывал:
— Места в городе есть, да только, таких, чтоб все наши лошади вместились, да двор под телеги был, не так уж и есть. Нашел один такой дом, просят два талера, да двадцать крейцеров за месяц. Думаю, поторгуемся — уступят, на двух сойдемся. Но деньгу просят вперед.
— Очень дорого, — мрачно сказал Волков.
— Так-то — да, но всяк меньше чем тут.
Тут спорить было бессмысленно. Нужно было быстрее отсюда уезжать.
— Ты спать пока не ложись, сегодня хахаль к Брунхильде придет.
Сыч сразу переменился в лице, от легкой беспечности и следа не осталось:
— Убивать будем? — спросил он, перестав жевать.
— Ополоумел что ли? — солдат глянул на него. — За что ты собираешься его убивать. зато, что баба ему приглянулась? Так она многим нравится, ты всех резать будешь?
— Так она ваша баба, — сказал Сыч, — или нет?
— Моя. Наверное, — отвечал Волков как-то неуверенно, — но мне не нужно, чтобы ты всех убивал, кто к ней приходить будет.
— Ничего я не понимаю, ваша она или не ваша, — мрачно говорил Сыч.
— Тебе и понимать не нужно, сказал тебе не ложиться спать, вот и не ложись, — раздраженно сказал солдат.
— Так не лягу, — обещал Фриц Ламме по кличке Сыч.
Солдат видел, что он явно недоволен. Насупился. Но ничего больше говорить ему не стал.
Они вскоре поднялись к себе в покои, монах и Еган уже были там, валялись на тюфяках, но никто не спал, монах читал вслух книгу, Еган слушал. Солдат, не раздеваясь, завалился на кровать. Перина тут была хуже, чем у барона Рютте.