— Это и была грань? — Я сидел спокойно, не слишком увлеченный его рассказом.
— Подожди, подожди... Позже, но в тот же день, я исследовал ожерелье. В нем оказалась заключена удивительнейшая технология. Борея, может, и стала диким миром к тому времени, но тысячелетия назад она, бесспорно, была технически развитым бастионом Человечества. Она погрузилась в бездну темных веков только потому, что ее затронул Хаос. И ожерелье было реликвией эпохи падения. Запертые в нем забытые технологии наводняли тьмой сознание носящего его. Неудивительно, что Борею, где всякий взрослый мужчина носил такую штуковину, населяли одни дикари. Я был заинтригован. И надел ожерелье.
— Ты надел его?
— Я был молод и опрометчив, что еще можно сказать? Да, надел. В течение нескольких часов ручейки варпа вливались в мой восприимчивый мозг. И ты знаешь...
— Что?
— Это было восхитительно! Чувство свободы! Наконец я почувствовал настоящий мир! Я пересек черту и был счастлив. Внезапно я увидел мир таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким хотелось бы Министоруму и гнилому сердцу Императора. Бездна вечности! Хрупкость человеческой расы! Красота варпа! Недолговечное сокровище плоти! Несравнимая сладость смерти! Все это!
— И так ты перестал быть Понтиусом Гло, седьмым сыном влиятельного Имперского Дома, и превратился в другого Понтиуса Гло — садиста, идолопоклонника и святотатца?
— Мальчик, да у тебя просто страсть какая-то...
— Спасибо, что рассказал мне это, Понтиус. Это многое говорит о тебе.
— Но я только начал...
— До свидания.
— Эйзенхорн! Эйзенхорн, подожди! Прошу! Я...
Люки камеры с лязгом закрылись за моей спиной.
Я выждал два дня, прежде чем вернуться. На сей раз он был угрюм и капризен.
Я вошел в камеру и опустил на ступеньки большой поднос.
— Даже не думай, что я стану говорить с тобой, — проворчал Гло.
— Почему?
— В тот день я обнажил перед тобой свою душу, а ты... просто ушел.
— Теперь я вернулся.
— Да. вернулся. Ты подошел к черте?
— Ты мне скажи. — Я наклонился к подносу, медленно взял графин и налил себе большой бокал амасека.
Погоняв напиток в бокале по кругу, я сделал изрядный глоток.
— Амасек?
— Да.
— Сорт?
— Пятидесятилетний гаталаморский, вызревавший в бочках из древесины дурнишника.
— Он... хорош?
— Нет.
— Нет?
— Он совершенен.
Из ларца послышался вздох.
— Так что ты там говорил о той линии? — спросил я.
— Я говорил, что очень зол на тебя, — упрямо ответил Понтиус.
— Ох. — Я небрежно взял папиросу с лхо из картонной пачки, позаимствованной из комнаты Терезы Унгиш. Прикурив, я глубоко затянулся и выдыхнул дым в сторону адского ларца. Всего лишь полчаса назад Нейл ввел мне мощные антитоксиканты и антиопиаты, но я специально откинулся назад, делая вид, что наслаждаюсь дымком.
— Это папироса с лхо?
— Да, Понтиус.
— Кхм...
— Так что ты говорил?
— Она хороша?
— Что ты собирался сказать?
— Я... рассказал тебе о том, как соскользнул. Как пересек черту. Чего еще тебе от меня надо?
— Остальное. Ты ведь полагаешь, что и я перешагнул эту грань?
— Да. Это заметно по твоему поведению. Ты похож на человека, узревшего глубину величия варпа.
— С чего бы это?
— Я уже говорил тебе, что такое рано или поздно случается со всеми инквизиторами. Мне не сложно представить тебя молодым человеком жестких пуританских взглядов, учащегося школума. Должно быть, тогда все казалось простым и ясным. Есть свет, и есть тьма.
— Теперь все не столь очевидно.
— Конечно нет. Ведь варп есть во всем. Даже в самых упорядоченных вещах, с которыми тебе приходится сталкиваться. Жизнь стала бы скучной и бесцветной без него.
— Такой же, как твое нынешнее существование? — подсказал я и сделал еще один глоток.
— Будь ты проклят!
— Если верить твоим словам, то я уже проклят.
— Все прокляты. Человечество проклято. Все человеческие расы. Хаос и смерть — единственные реальные истины бытия. Вера в обратное — невежество. А Инквизиция, столь горделивая, преданная своему долгу и упивающаяся собственной важностью, убежденная, что сражается с Хаосом, более слепа, чем все остальные. Ваша каждодневная деятельность все сильнее и сильнее приближает вас к варпу, увеличивая вашу осведомленность в силах неупорядоченности. Постепенно, сам того не замечая, инквизитор даже предельно пуританских и жестких взглядов оказывается совращен.
— Не могу с тобой согласиться.
Настроение Понтиуса, казалось, улучшилось, когда мы снова вступили в дебаты.
— Первый шаг заключается в знаниях. Инквизитор должен понять основные проявления Хаоса, чтобы бороться с ним. Через несколько лет он уже знает о варпе больше, чем многие прирожденные культисты. Тогда наступает черед второго шага: мгновение, когда инквизитор нарушает правила и позволяет какому-нибудь порождению Хаоса выжить или сохраниться в таком виде, когда его еще можно изучать и извлекать из него знания. Думаю, не стоит даже пытаться отрицать, Эйзенхорн, что это уже произошло. Я ведь здесь, верно?
— Да. Но понимание необходимо. Даже пуританин сказал бы тебе это! Без знаний борьба Инквизиции бессмысленна.