— Еган! — окликнул Волков мужика, сидевшего и дремавшего на лавке.
— Да, господин.
— Перебери тряпки, посмотри, что можно отстирать, что зашить. Остальное выброси.
— Все доспехи и оружие отнеси в мою комнату. Лошадь мою почисть, а всех остальных покорми, — солдат кинул мужику маленькую серебряную монету.
— Все сделаю, господин, — ответил Еган, ловя крейцер.
— А где тот мальчишка, что поехал к монахам?
— Не знаю, господин. Дорога не близкая, но, думаю, он уже должен ехать обратно.
Тюфяк был старый, влажный и вонял гнилью, а вот простыня была хорошей, плотной. На некоторое время такая простыня задержит клопов. Нога, если ее не тревожить, почти не болела, а вот плечо ныло, ныло, ныло и ныло. Хотелось все время перевернуться и лечь поудобнее, или сесть, но, как он не вертелся, боль не проходила, выматывала, не давала уснуть.
«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, — в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. — Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum[7]». Он подумал, что без маковых капель заснуть не сможет, и тут же заснул.
Глава третья
— Господин, господин! К вам пришли! — тряс его Еган.
— Что?
— Пришли к вам.
— Кто?
— От барона нашего.
Волков приподнялся на локте, огляделся, он был не в духе, заснул только под утро.
— Кто пришел-то? Ты можешь сказать? — чуть раздраженно спросил солдат.
— Так командир стражи нашей. Удо его зовут.
— Один пришел?
— Один.
— Пусть входит.
Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, когда он сел, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.
И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем, судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.
— Здрав будь, господин, — с заметным поклоном сказал он.
— Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.
Комната была, забила оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.
— Вижу, — кивнул великан. — Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.
— Не знаю, смогу ли сегодня, — ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови, — хочу сначала, что бы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.
— Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, — заметил великан.
Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.
— Да, доктор тебе не повредит, — заметил человек барона. — Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. — Он протянул солдату руку.
— Яро Фольков, отставной солдат. — Волков пожал ее.
— Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, — говоря это, сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, — простой солдат, вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, да и конь не солдатский.
— Нравится нож? — не стал хвастаться Волков.
— Ламбрийский, работы доброй.
— Дарю, — произнес солдат.
Сержант ухмыльнулся:
— Ну, спасибо. Ну, а что мне сказать барону?
— Скажи, что помяли меня, и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.
— Ну, добро. Лечись, брат.
— Бывай.
Сержант вышел из комнаты.
— Еган, — позвал Волков.
— Что, господин?
— Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.
— Ага, распоряжусь, — он повернулся.
— Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.
— Хильду что ли?
— Брунхильду, да.
— Так не придет она. Горе у них.
— Горе? Что за горе?
— Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.
— Как сгинул?
— А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.