— Чего? — не понял Еган.
— Ничего, — ответил солдат, — брейся и помоги мне одеться.
Глава пятая
Волков надел бригантину, а Еган кольчугу доброй ламбрийской работы. Заметные усы добавили ему мужественности, меч добавил воинственности. Кольчуга сидела, как влитая, на широких плечах. Те, кто его видел в первый раз, никогда б не подумали, что этот человек пахал землю. Выглядел он закаленным воякой. Они сели на лошадей и поехали к замку.
— Ты чего коня ногами-то душишь? Тебе каблуки с сапогами зачем? — произнес солдат, разглядывая спутника.
— Так непривычно. Я ж всю жизнь без седла ездил.
— Это видно. Выпрями чуть ноги. Каблуками в стремена упрись. Расслабься, не ложись коню на шею. Наоборот, чуть откинься назад, чтобы ехать вальяжно, чтобы было видно, что едет воин, а не холоп.
— Так? — Еган сделал все, что это нужно.
— Так. Узду левой рукой держи, правая для копья или для меча.
Солдат был доволен. Еган действительно стал походить на человека весьма не мирной профессии, но Волков прекрасно понимал, что это только видимость. Как на боевую единицу, он на него не рассчитывал.
— А что там? Пшеница? — спросил солдат, поглядывая на поля, мимо которых они проезжали.
— Ага, какой-то дурень высадил, — ответил Еган. — Считай, что зерно в яму бросил.
— Не взойдет, думаешь?
— Не поднимется. Откуда при таких дождях-то? Солнца-то нету.
— А там что? — Волков указал на зеленеющее поле.
— Там рожь. Она хоть как-то, хоть по малости пролезет. А пшеница — дело мертвое.
— Так, что, значит, урожая не будет?
— Так третий год его не будет. Солнца-то нет, а без солнца только щавель да репа растет.
— Что, голод будет?
— Нет, не будет. Раньше был бы, до чумы, когда люд был. А сейчас с чего бы? За пять лет половина дворов опустела. Рожь помереть не даст. Черного хлеба на всех хватит, да и трава хорошая. Скотина радуется.
Так, за разговорами, они не спеша доехали до замка. Замок был старый. Ров давно осыпался. Угол справа от ворот треснул, сами ворота кривые, требовали ремонта.
«С пятью десятками бойцов за три дня взял бы», — подумал солдат, въезжая внутрь.
Краем глаза, он увидел, как Еган незаметно попытался осенить себя святым знамением. Волков поймал его за руку и зашипел:
— Даже не смей бояться, а уж если боишься, то не смей показывать. Понял меня?
Еган закивал в ответ.
Они остановились у коновязи и слезли с коней. Волков кинул повод Егану и пока тот вязал коней, осмотрелся. На одной из стен, у лестницы, что вела в покои, стоял сержант, с ним еще один стражник. Еще двое у ворот. Солдат был уверен, что это не все. Сержант с лестницы кивком головы указал куда двигаться. Солдат пошел туда, куда тот указал. Его догнал Егал и зашептал:
— А может еще ничего и не будет… Чего вы сделали нашему барону? Ничего не сделали, а наоборот даже, побили дезертиров.
— На въезде в его землю я избил его людей, — ответил солдат, — этого уже достаточно. Затем я ранил одного из его людей. Затем избил его управляющего. Мало тебе?
— Да уже не мало, — почесал голову мужик, — а ему-то вы ничего ж не делали?
— Дурень, я нанес ему оскорбление, избивая его людей. Во всяком случае, он может так считать.
— А-а, оскорбление, — понял Еган.
Они поднялись по лестнице, сержант, не здороваясь, указал рукой, куда идти, и сам пошел следом.
— А еще я увел у него одного его холопа, — продолжал солдат.
— Это кого же? — спросил Еган.
— Догадайся, — покосился на него Волков.
Они вошли в темный, огромный зал. На стенах горели лампы, но это не добавляло света, потолка солдат не видел. В узкие окна без стекол кроме дождя ничего не проникало. Какой-то свет давали два подсвечника, стоявшие на огромном столе и камин, в который мог войти взрослый мужчина, не склоняя головы. В камине начинали гореть две половинки бревна. Во главе стола, рядом с камином, в жестком кресле с высокой спинкой сидел человек.
Солдат и Еган подошли ближе. Солдат поклонился изысканно, а Еган очень неуклюже. Как только они поклонились, в зал, вслед за ними, вошел сержант и четыре стражника в шлемах, стеганках с копьями. Солдат мельком глянул на них и произнес:
— Рад приветствовать вас, господин барон.
Барон был немолод. Ему было чуть за сорок. Заметная седина тронула волосы, лицо было чуть опухлым, одутловатым. Его нос был сломан, нижняя губа и подбородок были рассечены. Сейчас там белел шрам. Он сжимал серебряный кубок, недобро смотрел на солдата и, наконец, произнес: