Она вся сияла любовью и гордостью.
Книг было две: трактат святого Бернарда Клервоского «О любви к Богу» и трактат Пьера Жана Олье о бедности. Оба были переведены на местное наречие, а труд святого Бернарда, при всей его древности, сохранил очень красивый переплет. Вы конечно же читали эту книгу, и в вас вселяли радость эти благородные слова вступления: «Вы желаете, чтобы я открыл вам, зачем и как нужно любить Бога. Мой ответ таков, что Бог Сам и есть та причина, по которой нужно любить Его». Есть ли где-либо, кроме как в самом Священном Писании, более простые, более глубокие и более возвышенные слова? Однако труд Олье написан в совершенно ином духе. Этот суровый францисканец утверждает, что взялся за перо, потому что «коварный старый аспид (под которым он разумеет дьявола) тщится, как и прежде, возмутить бурю против евангелической бедности». Он проклинает «неких лжеверующих, облеченных властию учить и проповедовать», а именно — доминиканцев вроде меня, и клеймит их как отступников от правила суровой бедности, соблюдение которого он полагает пропуском в рай. Может быть, вы не знакомы с книгами и памфлетами сего мужа?
Может быть, вы не знаете, что он прогневал братьев францисканцев в наших краях? Поверьте, этот ничтожный монах-южанин, доходящий до крайности в своих ошибочных взглядах, некоторым образом повинен в упорстве четырех францисканцев, которых сожгли в мае прошлого года в Авиньоне. Вы помните это дело? Как и многие другие францисканцы, и даже миряне, они впитали глупую (воистину несуразную) идею, что слуги Божии, подобные им, должны жить как нищие, не владея ничем ни лично, ни сообща. Они призывали надевать лохмотья и просить милостыню, и заявляли, что Церковь превратилась в «Вавилон, блудницу великую… ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы»[55] Почему они так говорили? Потому что, утверждали они, наша Святая и Апостольская Церковь предала себя блуду, алчности, спеси и похоти. Иные их последователи именуют нашего понтифика антихристом и пророчат, что грядет вскоре новый век, когда они сами поведут Христианство ко славе.
Нет нужды напоминать вам о том, что уже известно; вы, без сомнения, ознакомились с декреталией «Gloriosam ecclesiam»[56], где его святейшество Папа перечисляет многие ереси, в которые впали «самонадеянные мужи». Как инквизитор еретических заблуждений, я вынужден был подробнейшим образом изучить сей документ, едва он попал к епископу, ибо лишь тонкая грань разделяет тех, кто любит бедность, и тех, кто ставит ее превыше всего — даже выше престола папского. До настоящего времени я, однако, не встречал в Лазе людей, чьи убеждения перекликались бы с теми, что осудил его святейшество. Более того, никто из местных францисканцев не носил «короткой и тесной» рясы, осужденной в предыдущей декреталии «Quondam exigit»[57] и не утверждал, что они одни исполняют заповеди Христовы. Конечно, наши францисканцы в Лазе — это совсем не то что другие, живущие по соседству. Они не прогнали назначенного им настоятеля ради другого кандидата, более близкого идеям Пьера Жана Олье и иже с ним, как сделали в Нарбонне в 1315 году. Здесь, в Лазе, мы находимся немного в стороне от страстей и новых веяний, смущающих покой других городов. Наши местные ереси стары как мир, и наши смуты предсказуемы.
Но я отклоняюсь от темы своего повествования. Я хочу сказать лишь, что трактат Пьера Жана Олье, весьма известный среди достойных людей, которые читают его более ради того, чтобы опровергнуть содержащиеся там посылы; что его можно найти, например, в Лазе, в библиотеке обители ордена Святого Франциска, но что он тем не менее, помечен печатью, или даже окружен завесой полузапрета, особенно теперь, потому что не так давно Папа поручил восьми богословам изучить «Lectura»[58] того же автора. В любом случае обладание этим трактатом требует предлога, иными словами, объяснения.
Чего я и искал у Алкеи де Разье.
— Трактат о бедности, — пробормотал я, листая замусоленные страницы книги. — Вы читали его комментарии к Апокалипсису?
— К Апокалипсису? — тупо переспросила Алкея.
— Пьер Жан Олье писал книги и на другие темы. Вы читали их?
— Увы, — она с улыбкой покачала головой, — как-то раз я слышала чтение из другой книги, о которой говорили, что она его. О совершенстве Евангелия?
— «Вопросы о совершенстве Евангелия». Да, должно быть, так. Сам я не читал этой работы.
— А отец Августин читал. Он сказал, что там много ошибок.
— Вот как? — В который раз я убедился, что я все время натыкаюсь на следы отца Августина. Он, разумеется, постарался бы заглянуть в душу Алкеи. Он, разумеется, арестовал бы ее, когда бы она была вероотступницей.
Или нет?
Не верилось, что отец Августин был способен пренебречь своим долгом веры своей ради счастья дочери. С другой стороны, еще труднее было вообразить его совершающим зачатие этой дочери.
— А что отец Августин говорил об этой книге? — спросил я, имея в виду трактат, который держал в руках. — Говорил ли он, что здесь также много ошибок?
— О да! — радостно отвечала женщина.
— И для вас она все-таки ценна?
— Он не сказал, что там все неверно. Только кое-что. — Она на мгновение задумалась. — Он говорил, нельзя доказать, что Христос был беден от рождения до смерти, что он ничего не оставил своей матери.
— Да?
— А я спросила его, можно ли доказать, что Христос не был беден от рождения до смерти, — продолжала Алкея, радостно улыбаясь своим воспоминаниям. — Он сказал, нет. С ним очень интересно беседовать. Он был очень мудрый, отец Августин. Очень мудрый и благочестивый.
Представив себе, как старший инквизитор обсуждает usus pauper[59] с этой подозрительной старухой, зная, как его дочь любит ее, и тяготясь этим, я едва не улыбнулся. До чего скованно он держался! Какое возмущение вызывал у него этот разговор! И как бы он желал подвергнуть Алкею официальному допросу, имей он на то причины. Самодовольство, с которым она отзывалась об их «интересных беседах», будто о болтовне двух прачек, рассердило меня.
Тем не менее мне подобало скрывать любые зародившиеся у меня сомнения, и притом со всею тщательностью.
— Ответьте мне, — сказал я, мысленно припоминая текст декреталии «Gloriosam ecclesiam», ибо я не имел других источников для справки по этому вопросу, — вы обсуждали какие-нибудь ереси с отцом Августином? Говорили ли о Церкви, о том, не сбилась ли она с пути Христова, потому что погрязла в роскоши?
— О да! — На этот раз Алкея рассмеялась. — Отец Августин спросил: «Не слыхали ли вы от кого, что Римская Церковь — это блудница, и священники ее не по праву наделены властью?» И я ответила ему: «Да, отец мой, только что от вас! Но вы сами-то в это не верите?» Он покраснел, как окорок! Но я сказала так в шутку, — прибавила она, словно желая успокоить меня. — Конечно, он ничему такому не верил.
— А вы?
— О нет, — кротко возразила она. — Я преданная дочь Римской Церкви. Я поступаю так, как велят мне делать священники.
— Но ведь это не священники велели вам оставить мужа, или побираться на улицах, или прийти сюда и жить здесь? Должен сказать откровенно, Алкея, что вы ведете жизнь, не похожую на жизнь доброй католички. В ней есть что-то извращенное — жизнь нищенки, бродяжки.
Впервые спокойствие Алкеи ей изменило. Она с грустью вздохнула. Затем она доверчивым жестом положила свою ладонь поверх моей.
— Святой отец, я искала пути послужить Господу, — призналась она. — Это не я покинула мужа, это он выгнал меня из дому. У меня не было денег, и пришлось просить милостыню. Я хотела поступить в какую-нибудь общину верующих, но кто же меня примет? Только бегины, отец Бернар, но то, чему они учили, было неправильно.
— В каком смысле — неправильно?
— Ах, отец мой, они были очень добрые, очень бедные, любили Христа и святого Франциска, но они говорили ужасные вещи о Папе. О Папе и о епископах. Это меня рассердило.