И все-таки, мне подобало сделать все, что было в моих силах. Мне следовало по крайней мере выяснить местонахождение Иоанны.
— Понс! — закричал я. — Понс!
Никто не ответил. Но я не переставал звать, пока жена тюремщика, пыхтя и отдуваясь, не сообщила мне, что ее муж отправился к отцу Пьеру Жюльену.
— Что вам нужно на этот раз? — спросила она.
— Эти женщины. Если они не здесь со мной, то где они?
— Внизу, конечно.
— В murus largus?
— Они все в одной камере.
— А в камере есть окно?
— Нет, нету! — Ей, казалось, доставляет удовольствие сообщать мне об этом. — Она в южном конце, у лестницы. Там нет окон и очень сыро. И ваши друзья едят то, что и остальные заключенные.
Мое требование кормить женщин с ее собственного стола, очевидно, глубоко оскорбило ее. Если задуматься, то это требование было не слишком благоразумным. Возможно, если она теперь оказалась в стане моих врагов, то мне приходилось винить в этом только себя.
Слушая отдаляющийся звук ее шаркающих шагов, я мысленно нарисовал себе план тюрьмы и понял, что Иоанна находится практически подо мной. Однако пол был толстый, и все швы в нем были надежно законопачены. Ни щели, ни трещины, в которую можно было бы сунуть записку или прошептать пару слов. Да и написать записку было невозможно. У меня не было ни пера, ни клочка бумаги. Если я хочу обращаться к моим влиятельным друзьям, то мне потребуется соответствующие принадлежности. Кто осмелится доставить их мне?
«Дюран, — осенило меня. — Дюран все мне принесет».
Я обдумывал это, когда благодаря любезности Понса прибыл брат Амиель.
— Вот ваш костоправ, — объявил Понс, гремя ключами. Затем он отворил дверь, втолкнул брата Амиеля внутрь, снова закрыл дверь и запер ее. — Если я вам понадоблюсь, позовете, — сказал он. — Я буду тут неподалеку, на кухне.
Брат Амиель, криво ухмыляясь, слушал отдаляющийся звон ключей, возвещавший об уходе Понса. Сначала он оглядел караульную, с явным неодобрением, и лишь потом его взгляд остановился на мне. Вследствие чего его роскошные брови поднялись чуть ли не на одну линию с волосами.
— Что ж, — сказал он, — вижу, что с вами очень плохо обошлись, брат Бернар.
— Очень плохо.
— Где болит?
Я сказал ему, и он стал меня осматривать, ища переломы костей. Не найдя ничего, он, кажется, потерял ко мне интерес; он сказал, что ссадины заживут и отеки спадут. Он дал мне примочку из мази на полотняной ленте, которую вытащил из своего кожаного мешка.
— Иссоп, полынь, окопник, — объявил он. — Немного майорана. И лекарство от боли, но прежде ее нужно нагреть. Тюремщик согреет ее для вас?
— Нет, наверное.
— Тогда подержите ее под одеждой. Тепла вашего тела может быть достаточно. — Вложив мне в ладонь глиняную бутылочку с пробкой, он сказал, что подождет, пока я приму лекарство, и прибавил: — Говорят, что вы еретик. Это правда?
— Нет.
— Да, как-то не верится. Я прямо так и сказал брату Пьеру Жюльену.
— Когда?
— Вчера утром. Он беседовал с каждым из братии, поодиночке. Все расспрашивал о вас. — Амиель говорил равнодушно, на меня он всегда производил впечатление человека, которого более заботят мертвые, чем живые. — Он интересовался моим зайцем.
— Вашим зайцем?
— Забальзамированным зайцем.
— Ах… — я наглядно представил себе это и посоветовал: — будьте осторожны. У него странные понятия о мертвых животных.
— Что?
— Ему всюду мерещатся колдуны. Остерегайтесь его. Он не внемлет голосу разума.
Брат Амиель, по мудрости своей либо по безразличию, не стал продолжать эту тему. Я не мог его за это упрекнуть; очернять инквизитора в Святой палате — дело опасное и неблагодарное. Он поинтересовался цветом моей мочи и заметил, что в караульной довольно холодно. Я спросил, не оказывает ли лекарство, что он дал мне, снотворного действия, и, услышав, что оказывает, объявил:
— Тогда я лучше не стану пить его. Мне нужно хорошо соображать, брат. Я должен написать письма.
— Будь по-вашему. — Жестом, означающим, что он снимает с себя всю ответственность за мое самочувствие, Амиель сунул лекарство обратно в свой кожаный мешок. — Теперь вам нужно отдохнуть. Если откроется кровотечение или начнется лихорадка, пусть меня вызовут. Но сейчас я для вас больше ничего не могу сделать…
— Постойте. Есть одна вещь, которую вы можете сделать. Вы можете разыскать Дюрана Фогассе и передать ему, что он мне нужен для написания писем.
— Дюран Фогассе?
— Он нотарий. Он работает тут рядом, где раньше работал я. Молодой человек, на вид неряшливый, с копной черных волос, которые падают ему на глаза. Обычно с ног до головы покрыт чернильными пятнами. Он должен быть в скрипто-рии… или при отце Пьере Жюльене. Если так, то передайте ему весточку через служащего.
— Хорошо. И вы говорите, что хотите, чтобы он написал для вас какие-то письма?
— Я хочу, чтобы он доставил эти письма. Я хочу, чтобы он принес мне перо и бумагу. И чернила.
Брат Амиель, похоже, счел мою просьбу разумной. Он заверил меня, что найдет Дюрана Фогассе. Затем, попрощавшись со мной, он призвал Понса, который отпер ему дверь. Не сказав друг другу ни слова, оба они ушли, снова оставив меня одного.
Но теперь у меня была по крайней мере примочка. Ее, прохладную и сырую, я с облегчением прикладывал к своим пульсирующим болью вискам. Запах трав, казалось, разгоняет туман в голове.
Вдруг на ум мне пришла мысль о Лотаре Карбонеле, отец которого числился нераскаявшимся еретиком.
Он был богач, этот Лотар, чья тайна теперь, когда Раймон Донат погиб, была известна только мне. Я прикинул, сколько мог бы пожертвовать богатый человек, чтобы охранить эту позорную тайну от разглашения. Насколько я помнил, он был гордым владельцем конюшни. Конечно, кухня в его доме щедро снабжается снедью. И одежды он, наверное, не пожалеет — плаща, может быть, пары башмаков… подходящего платья…
На добром скакуне, имея на своей стороне преимущество внезапности, можно было бы уйти от любой погони. Но опять-таки — нерешенной оставалась проблема ключей и сторожей.
Заступившая этим утром смена была вовсе немногочисленна — благодаря скудному бюджету Святой палаты; помимо двоих солдат, что сторожили внутри у входа в тюрьму, были двое других, которые вместе обходили дозором этажи здания, и еще один, чьей обязанностью было перекрывать вход в Палату снаружи. Служащие, назначаемые на этот пост до сих пор, несколько пренебрегали исполнением своего долга, по крайней мере по отношению к нарушителям женского пола… так или иначе, думал я с возрастающим возбуждением, охраны там не будет. Брат Люций, который всегда является на рассвете, будет в скриптории. Он нас не заметит, потому что дверь тюрьмы располагается на первом этаже Палаты.
Я стал размышлять об этой двери. На ночь ее всегда запирали, но утром отпирали, с приходом брата Люция. Несомненно, побег на рассвете позволит обойти многие препятствия. Но сердце у меня упало, когда я вспомнил, что остается еще караульная. Ключи были у Понса. Понс никогда и никому их не доверял. Если придется бежать, то надо будет заполучить эти ключи, но каковы мои шансы осуществить подобный маневр? Это можно проделать только напав на него и отобрав их силой. Его надо будет оглушить, связать, заткнуть рот кляпом и запереть. Его жена и дети наверняка будут в постели, и мне не придется проходить мимо их покоев, потому что лестница по существу примыкает к караульной. Один пролет вниз до камеры Иоанны, второй — до выхода из Палаты. Если бы мне удалось уклониться от встречи с дозором, вывести моих спутниц наружу через конюшню и бежать на лошадях Лотара Карбонеля — разве это невозможно?
Нет, пусть и возможно, но по сути невыполнимо. Понс был хотя и несколько тучен, но достаточно ловок и вовсе не робок. Если вызвать его ночью из постели, то он, возможно, придет безоружным, но даже при этом наши силы будут равны; вполне может случиться так, что это он одолеет меня. Да и возня в караульной, конечно, поднимет всю его семью. Нельзя свалить человека с ног совершенно бесшумно.