Но это будет быстро, подумал я. Быстрее того, что ожидает его в противном случае. И все равно с такими ужасными ранами долго не протянуть.
И я покинул его там, Господь да простит меня. Я покинул его. Потому что у меня было так мало времени; потому что дышать становилось все труднее; потому что, в глубине души, я верил, что он заслужил подобного наказания. Я покинул его, потому что я чувствовал страх и гнев и потому что не имел возможности подумать.
Требовалось принять решение. И я принял его. Но теперь я живу с его последствиями. С тех пор каждый день я ощущаю такие угрызения совести, такие муки раскаяния, что лицо мое побагровело от плача и на веждах моих тень смерти. Я полон горькой скорби, но не просто потому, что я покинул его, а больше оттого, что я покинул его без отпущения грехов. Прощение — вот о чем он просил, и раскаяние — вот что предлагал, но я не отпустил ему его грехи и оставил его умирать одного. Предстать пред Создателем в одиночестве. Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою[114]. И я молю Господа, чтобы миновала меня чаша сия, ибо полна она яда и полыни. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною.
Он был предо мною даже тогда, когда я, шатаясь, сходил по ступеням в конюшню. Я помню, что твердил про себя: «Господи, прости грех мой», пока отпирал ворота, которые так долго простояли закрытыми. Потом я забыл про Люция, потому что лицом к лицу столкнулся с Лотаром Карбонелем, потребовавшим свою книгу, которой у меня не было.
— Книгу! — воскликнул он. Его черты неясно серели в предрассветной мгле, дыхание вырывалось изо рта клубами белого пара. — Где книга?
— Она сгорела.
— Что?
— Сгорела. Все книги сгорели. Видите? Взгляните вверх. Мы оба посмотрели туда — и что это было за зрелище! Из самого высокого окна Палаты валили клубы дыма и летели снопы искр. Вскоре займется пол и рухнет на нижние этажи.
— Нам нужны только три лошади, — прохрипел я, с трудом взбираясь в седло, ибо кашель до сих пор разрывал мне легкие. — Четвертая может остаться.
Но Лотар не отвечал. Он стоял, остолбенев от вида этого пожара, который он и — несомненно — многие другие так часто желали увидеть. И я покинул его, подобно тому как покинул брата Люция. Я пустился бодрым, но неспешным шагом к городским воротам. Я полетел, как только первые далекие крики тревоги достигли моего слуха.
Было утро Дня Всех Душ. В то утро я взял Иоанну де Коссад и ее дочь, и я оставил Лазе много раньше, чем мое отсутствие было обнаружено.
Больше я не могу ничего вам рассказать. Мой рассказ на этом заканчивается. Продолжить его означало бы подвергнуть опасности многие жизни.
Conclusio[115]
Я пишу это из своего тайного убежища. Я пишу при сильном холоде, и мои онемевшие пальцы сводит судорогой, и мое дыхание пред глазами у меня что дым. Я сижу здесь, как скимен при дороге, видящий, но невидимый, свидетель и беглец. Я нашел приют далеко — очень далеко — от Лазе. И все же мне известно о тех событиях, что разворачивались там после моего бегства. У меня острый слух и глаза орла; мне помогают друзья друзей моих друзей. Вот так это письмо и попало к Вам, Ваше Высокопреподобие. Как инквизитор еретических заблуждений, я имею руки долгие, точно память Святой палаты.
И посему я многое знаю. Я знаю, что огонь, зажженный братом Люцием, уничтожил все здание Святой палаты, но милостиво пощадил тюрьму. Я знаю, что я отлучен от Церкви и должен предстать пред Пьером Жюльеном как упорствующий еретик. Я знаю, что Лотар Карбонель, беспечно отдав мне своих лошадей, был арестован по обвинению в пособничестве еретикам. Непросто скрыть исчезновение троих лошадей. Ему нужно было их где-нибудь украсть. Или купить у надежного родственника. Господь да простит меня, ибо я явился причиной его несчастия; иногда мне кажется, что повсюду за мной следуют несчастья, и цветы вянут у меня на пути.
Виталия умерла. Алкея умерла. Милостью Божией, они умерли от недугов телесных, каковым способствовало заключение, а не на костре — так, по крайней мере, мне передали, — но мои руки все равно запятнаны их кровью. Дюран Фогассе тоже умер, сраженный болезнью. Будь он жив, я бы не стал упоминать о его участии в моем побеге. Он, несомненно, был грешником, и, может быть, смерть явилась наказанием за его грехи. Но я искренне и всем сердцем верю, что он обрел мир во славе вечной. Ибо ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем.
Ваше Высокопреподобие, я рассказал Вам все, что имел рассказать. Я поведал Вам кровавую повесть о смерти и лжи, но грехи эти не мои. Пусть я согрешил против обета непорочности и послушания, я не согрешил против Святой Апостольской Церкви. Но всякий день поносят меня враги мои; над всем издеваются, злобно разглашают клевету; дерзость, как наряд, одевает их. Они ищут погибели души моей, ибо злодейство в жилищах их.
А я? Я ем пепел, как хлеб. Поношение сокрушило сердце мое, и я изнемог: весь день сетуя хожу. Отец мой, Вы должны помочь мне. Да постыдятся и посрамятся все, ищущие погибели душе моей! Да будут обращены назад и преданы посмеянию желающие мне зла! Мои враги сговариваются против меня, Ваше Высокопреподобие. Они лгут и попирают праведность. Яд аспида под устами их.
Но Вы обратили сердце свое заповедям Господним. Ваши руки чисты, сердце чисто, и Вы судите праведно. Мои беззакония пред Вами, отец мой, и я вопрошаю Вас: чей грех больше? Искуси меня и испытай меня: расплавь внутренности мои и сердце мое. Возненавидел я сборище злонамеренных и не сидел с людьми лживыми. Призри меня и помилуй меня, ибо очи мои всегда к Господу.
Ваше Высокопреподобие, я прошу Вас, — вступитесь за меня. Вступитесь за меня перед Папой Иоанном. Вступитесь перед Инквизитором Франции. Ибо это тяжба человека, обвиненного по лжи, которого преследуют среди праведных. Защита моя здесь, в этом послании — рассмотрите его со вниманием. Я Ваш любящий сын, отец мой. Не отвергайте меня, подобно многим прежде Вас. Смилуйтесь надо мной, помня слова святого Павла: а теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
Да возрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа. Ему слава и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Писано в месте убежища
31 декабря 1318.