Сергей молчал, предоставляя мне право самому ответить на вопрос.
– Я хочу посадить пшеницу. Озимую.
Старожил почесал затылок:
– Озимую? Осенью сеют.
– В конце лета, – уточнил я.
– В конце лета, – согласился председатель. – В сентябре прорастает. Через три недели сантиметров двадцать будет.
Вместо того, чтобы поднять меня на смех, Зиновий Аркадьевич продолжил делиться опытом:
– Правда, если снега нет, дожди пошли, она отмокает в воде и все. Пропала. Ее нужно по новой сеять. Только не озимую, а яровую. На том же поле. А если мороз ударит, снег ее закрыл, то до марта просидит.
Председатель выпил.
– В апреле-мае растет, в июне она уже до метра. Колоситься начинает. Растет как соломинка: ничего там нет. А потом наверху образуется колосок. Через время в этом колоске появляются зернышки.
И снова выпил.
Жалея, что под рукой нет диктофона, я надеялся в подробностях запомнить речь Зиновия Аркадьевича.
– Как подсолнух: мы сажаем семечко, а оттуда идет какая-то палка. Вот примерно крупная, такой толщины, – председатель показал диаметр, соединив большой палец с указательным. – До полутора метров дорастает. А потом раз – и что-то раскрывается. И растет. Как шапка круглая. И думаешь: «А как это так, с одной-то семечки!» А вот с этой круглой там их может быть тысяча семечек. И как так?!
Председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь райкома партии был истинным романтиком.
Он с воодушевлением выпил и продолжил восхищаться чудесами природы:
– И чем, наверное, семечко здоровей, тем шапка большая. И там стоко вот, – он развел руки, – Вот как в пчелах соты. В каждой штучке находится семечка. С одного колоска может быть и десять, и пятнадцать. Сколько раз вот так идешь в июле, сорвешь колосок. В руке вот так: раз – и она выскакивает. Зерна. Такие вкусные.
Старожил опустошил графин и указал на него бармену. Сергей наполнил.
– А яровую, – кивнул Зиновий Аркадьевич, – сеют в мае-апреле. У нас в мае. В конце апреля почву готовят. Так же пашут, боронят. Та же сеялка идет. Сейчас-то что! Вручную, раньше было, деды наши до революции и до войны сеяли, ты можешь понять?! А сейчас сеялки. Вот идет такая сеялка, метра три-четыре в длину. И туда, в какое-то корыто, туда несколько мешков засыпают. А потом с каждого выходит. В каждом какое-то сделано, из какой-то твердой резины.
Председатель говорил все медленнее и слова подбирал с трудом.
– Маленькие трубочки. И из этой трубочки зерно попадает в землю. А сзади две-три бороны их засыпают. И она, борона, идет, она с зубьями, металлическими, из железа. И она это засыпает, чтобы не видать было, от птиц. И эта яровая чем хороша? Она успевает. С мая месяца уже до августа вырастает. Можно садить сразу после этого озимую.
Он снова выпил.
– А про пиво что-нибудь знаете? – спросил я.
– Пиво делают с ячменя, – обескуражил меня старожил.
– А с пшеницы?
– С пшеницы не делают. С овса. Его тоже сеют, созревает быстро. Вот он влагу любит. С овса делают муку, пряники. Он сладкий.
Председатель выпил.
– Когда созревает в июне, он сладкий. Из него такой сладкий сок. И вот потому, знаешь, кто любит овес? Медведь! – Зиновий Аркадьевич улыбнулся. – Он вот, если придет в овсяное поле, вот он так берет лапой и в рот. Потому что ему нравится. Он все сладкое любит. Овес, малину, мед, рыбу.
– По домам давайте, – сказал Сергей, убирая графин с водкой.
– Бабушка же из пшеницы пиво делала, – сказал я.
– Да, – неожиданно согласился председатель деревни, – пиво со вкусом моего первого поцелуя. Вот была у меня баба, не поверишь, какая…
2.15.3. Засаленный листок
Я шел домой, размышляя, чего стою.
Могу ли я пойти на такое предприятие, как выращивание пшеницы? Что я знаю о зерновых культурах, кроме того, что рассказал подшофе председатель деревни? Как подготовлю землю, посею пшеницу, а потом соберу урожай?
И ведь это не все. После нужно будет заняться пивоварением, в котором я тоже ничего не смыслю. И тут опять вставал вопрос, который занимал меня, когда пшеницу выращивал Высокий Папа: в чем секрет бабушкиного пива? Почему оно имело разом вкус меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства.
На скамейке у дома меня поджидал дядя Паша.
– Я что пришел? – спросил он и полез в карман рабочих штанов. Вынул оттуда горсть смятых бумажек, долго рассматривал.
– Бери, – наконец, сказал он.
Павел Никифорович протянул засаленный листок.
– Когда Антонины не стало, схоронил у себя.
Вместе с телевизором, плитой, большим баллоном с газом и двумя маленькими, а также неработающим холодильником «Морозко».