– Готов об заклад биться, только сверху плохо. А там убрать можно, новой земли насыпать. Удобрений наложить, чернозема.
Толик вопросительно посмотрел на Павла Никифоровича. Тот кивнул.
Сдается мне, все понимали, что земля на долгие годы потеряла чудесные свойства. И даже если не она была причиной богатого урожая пшеницы, волшебное бабушкино пиво больше не сварить.
Толик ушел, обещая договориться насчет машин с землей, а Павел Никифорович не сводил с меня взгляд.
Я вздыхал и печально смотрел на искалеченный кусок земли.
– Не выглядишь ты шибко печальным, – заключил Павел Никифорович.
Я расслабился и взглянул ему в глаза. Опомнился, стыдливо опустил голову.
– Поди Толику скажи, не нужна земля, – только и сказал Павел Никифорович.
Он ушел, а я все придумывал оправдания, почему не стоит возиться с почвой. Но факт оставался фактом, я чувствовал облегчение. Может, смешанное с разочарованием, но облегчение.
Я нащупал в кармане бумажку с рецептом вкуснейшего пива. Обычный рецепт, ничего особенного. Такими интернет полнился. В нем не было и намека на причину появления в пиве вкусов меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Я до сих пор не знал, в чем секрет бабушкиного пива, почему оно было замечательным.
2.16.3. Реванш
– Нужно поговорить, – сказал я, зайдя к Толику. Тот обрадованно закивал головой.
– Пошли со мной.
Оглядываясь по сторонам, завел меня в сад за домом.
– Я не буду восстанавливать поле, – сказал я.
– Ай! – Толик махнул рукой. – Кому какое дело.
Я с удивлением на него уставился.
– Сан Санычу не должно с рук сойти, – быстро заговорил он. – Телегу увел? Увел. Теперь вот поле Антонины, – Толик наклонился ко мне и уверенно постановил: – Нужно дать сдачи.
Я понял, почему вопрос мести не был поставлен при дяде Паше. Тот применил бы миротворческие навыки и пресек бы заговор на корню.
– Ты со мной? – спросил Толик тоном заправского хулигана. И в по-детски наивных его глазах не видно было ни капли сомнения, одна дикая уверенность.
– Мне надо подумать.
Толик не понял. Отступил на шаг, упер руки в боки. Я открыл было рот, но он уже сменил гнев на милость. «Что с этих городских взять? Рохли, одним словом!»
– Я не просто так! У меня думка есть, – сказал он, решив, что для утвердительного ответа с моей стороны нужно взять на себя как можно больше ответственности.
– Понятно, – сказал я.
– Ну иди! – Толик показал на беседку в саду.
Я поплелся в беседку, уже зная ответ.
Я не чувствовал злость. Не таил обиду. Ни на Зиновия Аркадьевича, разболтавшего о моем восхитительном плане, ни на Высокого Папу, его разрушившем. Все, что произошло, должно было произойти. Высший смысл вмешался, попустив злодеяние Сан Саныча.
Возможно, его стоило наказать, но делать это надо не исподтишка, а по закону. Пока же я сам был виноват в горестной судьбе бабушкиного участка. С тех пор как приехал в деревню, я поступал из страха, из понуждения, из корыстных помыслов. Душевным состоянием, недовольством, я словно притягивал к себе несчастья.
«Я исходил не из избытка, а из недостатка, – твердил я, сидя в просторной беседке Толика. – И терял все больше».
Тюль на окнах развевался, стол был накрыт чистой белой салфеткой. Под потолком кружила оса.
Мне стоило остановиться и подумать. И вовсе не над тем, как отомстить Высокому Папе.
– Ну что? – спросил Толик. В руках он нес две рюмки. – Додумал?
– Да, – сказал я.
Толик вручил мне рюмку. Мы чокнулись и выпили.
– Если хотите, можете мне врезать, – я это начал, я должен был и закончить. Вовсе не Высокий Папа.
Я встал из-за стола, чтобы Толику было удобнее воспользоваться моим предложением. Тот стоял, наклонив голову набок.
– Нравится, когда бьют? Сам-то бил кого?
2.16.4. Яблочный призрак
И тут я ему вмазал. Съездил кулаком по лицу.
Так как решение было сиюминутным, проанализировать поступок я не успел. Кулак сжал недостаточно сильно, не прицелился, куда надо, чуть не сломал себе пальцы. Удар был неуклюжим и неумелым, будто неврастеничка руками всплеснула, не решив, что лучше – пощечину отвесить или по щеке потрепать.
Кожа на лице противника была нежная, губы – мягкие и влажные, а весь он словно розовощекий младенец, только что не агукает. Стало противно. Я не ожидал, что физическая реальность чужого лица так неприятно поразит меня и мои руки.
У него дыхание перехватило. Смотрел на меня ошарашенно, тихо мямлил: «Мама!»
А потом, приняв единственно верное решение, Арсений закатил истерику. Разыграл представление. Упал на спину и, падая, головой ударился о собственный шкафчик.