На дверце было нарисовано огромное красное яблоко, прокушенное червяком. Эта картинка встречала меня каждое утро и провожала по вечерам роковой метафорой: жалея дырявое яблок, я трясся от бессилия защитить Наташеньку; а в самодовольном червяке клял Арсения.
Наташенька была хрупкой. Носила банты и белые чулки на резинке. Играла с плюшевым пуделем и любила полдники. Арсений то и дело обзывал ее, развязывал банты, рисовал черным фломастером на голубых туфельках, проедая в самоуважении девочки огромную дыру.
В тот злосчастный день Арсений взял ножницы и обрезал пуделю шерсть, говоря, что у каждого глупого пса должна быть глупая прическа. Приведя пуделя в надлежащий вид, мальчик подошел к Наташеньке. Представил работу собачьего парикмахера. Потребовал конфету в качестве оплаты.
Наташенька заплакала. Началось оживленное обсуждение, есть ли такая работа на свете – собачий парикмахер, и не порет ли Арсений чушь. Мальчик, в семье которого жил боксер, только и мог сказать, что собаке обрезают когти, но это делает папа. У остальных ребят проживали кошки и морские свинки, к парикмахеру они не ходили.
Арсений взял слово и сказал, что, если работы такой и не было, то теперь уж точно есть, и он первый мастер на деревне.
Наташенька ушла рыдать в раздевалку, я топтался у туалетов. Мне давно хотелось поддержать девочку, проявить дружелюбие. И я решил с сегодняшнего дня отдавать ей свои полдники.
Когда я размышлял о полдниках, Наташенька с криком выбежала из раздевалки. Там, у шкафчика, я обнаружил Арсения. Он светился самодовольной улыбкой. Я подошел, протянул руку, чтобы скрыть его улыбку от белого света, но на полпути передумал и съездил по лицу.
Я вмазал Арсению, чтобы он навсегда запомнил, что Наташеньку обижать нехорошо, что нельзя быть подлым червяком в здоровом сочном яблоке. А он, не выдержав моих нравоучений, упал и ударился головой.
– Ма-ма! – заголосил он. И это не было похоже на спектакль.
К великому сожалению, он все забыл. Напрочь. Амнезия.
Целый день вылетел у Арсения из головы – все, чему я хотел его научить, он предпочел не помнить. Только зря силы на него потратил.
Арсения перевели в другой детский сад, а меня стали бояться. Наташенька первая обходила стороной. Все полдники были мои.
К ощущению, что меня боятся, я привык. Я сам себя боялся. Никогда не знаешь, что ждать от человека, который в одних людях видит яблоки, а в других – мерзких червяков.
2.16.5. Поминки
– Смотрю, нравится тебе, когда бьют. Да? – я не знал, что ответить Толику. – Скоро докатишься. Сам себя бить начнешь.
– Налей еще, – сказал я.
Толик вышел из беседки и скоро вернулся с бутылкой. Я подумал, что до того, как приехал в деревню Шахматную, все здесь было намного лучше.
– За упокой земли бабушкиной! За самое драгоценное из того, что мне завещано. За единственное мое богатство.
Я, конечно, ошибся: мое наследство состояло не в земле, не в пиве и не в тайном рецепте из грустной комнаты. Богатство, выпавшее на мою долю, я обрел много позже, когда раскрыл секрет бабушкиного пива со вкусом меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Но мы выпили.
– Не далась, значит, никому, – сказал с улыбкой Толик, – земля Антонины.
– Никому, – согласился я. – Никому с этим не справиться. Кроме бабушки.
– Ну, – Толик налил еще, – выпьем за то, что можешь ты.
Я выпил, не представляя, за что.
Сидя с Толиком в прекрасной беседке, я решил, что моя прежняя стратегия не оправдалась. Отныне я собирался действовать, исходя из чувства радости. А если не будет радости, то не сдвинусь с места. И будь, что будет.
Часть 3
3.0. О телесном
3.0.0. Кануть в лето
Десять утра. Слишком рано для человека, который не знает, что ему делать с жизнью.
Я перевернулся на бок и заснул.
Двенадцать. Натянул одеяло на голову, закрыл глаза.
После полудня часто снилась Алиса. Она пожирала меня взглядом, не оставляла шансов на выживание. Мне не хватало ног убежать от нее; не доставало рук оттолкнуть. За считанные секунды Алиса съедала меня с потрохами, только глаза оставались. И вот она смотрит в мои глаза, а я уже не существую.
Два часа дня. Пятнадцать часов прерывного сна. Я закрыл глаза еще на десять минут. Сон больше не выжать. Сон, в котором что-то происходит, в котором жизнь. Сон, где можно быть героем.
Я потянулся и с неохотой встал. В левый висок стреляло.
Выпил холодной воды из чайника. Включил телевизор и, выдвинув табурет в центр столовой, сел напротив аппарата. Я делал так каждый день несколько недель подряд. Совсем как бабушка раньше. Подружки-старушки садились полукругом возле телевизора, бабушка – в центр.