Дело шло прямо к завершению крестового похода, что признавал Гильом де Пюилоран[73], когда разнеслась сенсационная новость. В апреле 1215 г. на Юг направился сын Филиппа Августа, принц Людовик, с солидным отрядом баронов и рыцарей. Через шесть лет после сделанного Иннокентием приглашения капетингская монархия решила принять участие в альбигойских событиях! Наследник Французского королевства вступал на поле конфликта, когда позиции уже определились и между умеренными и непримиримыми шла борьба за то, чья политика восторжествует. Следовало ли рассматривать его появление как дополнительное беспокойство и помеху, как неожиданное и неприятное вторжение, без которого все бы прекрасно обошлись?
Симон де Монфор имел свои основания, чтобы встревожиться не меньше папского посланника. Филипп Август всегда старался сохранить за собой права верховного сюзерена Лангедока, который лишь один может распоряжаться землями изгнанников. Имеющиеся в нашем распоряжении редкие документы об отношениях Капетинга с завоевателем показывают: с 1214 г. король делал вид, что рассматривает последнего как простого чиновника в аппарате королевской власти. Что станется с Симоном и его династическими планами, если принцу Людовику отец поручил воплотить в жизнь эту концепцию? Монах из Сернея не говорит о тревогах вождя крестового похода, а, напротив, описывает, как тот радуется приезду сюзерена и спешит навстречу ему. «Каким было обоюдное ликование, когда они увиделись во Вьенне, трудно выразить словами». Правильнее было бы сказать, что Симон, проглотив эту горькую пилюлю, поспешил убедиться, что у наследного принца нет опасных планов в отношении его самого и его дела. Впрочем, он надеялся использовать этого высокопоставленного паломника в своих интересах.
По аналогичным мотивам и легат Иннокентия III также поторопился навестить Людовика в Балансе. Если опасения своего героя монах из Сернея скрывает, то опасения легата он с удовольствием подчеркивает. «Он боялся, — пишет он, — как бы принц Людовик, старший сын короля Франции и сюзерен всех доменов, удерживаемых Святым Престолом, не захватил города и замки, где Папа поставил гарнизоны, и не пожелал принять меры, противные решениям Рима. Вот почему приезд и присутствие принца не были ему приятны. Эта земля была завоевана Папой с помощью крестоносцев; легату не казалось справедливым, чтобы Людовик мог отдавать здесь приказы, противоречащие его собственным. Чем в конечном счете был этот принц? Таким же крестоносцем, как и остальные; он не имел права отменять распоряжений Церкви». Но кардинал быстро выяснил, что со стороны нового пришельца ему нечего опасаться. Наследный принц, «человек весьма кроткий и весьма любезный», уверил его, что будет уважать его волю и во всем следовать его советам.
После этого началось триумфальное турне: Людовик Французский с Монфором по одну руку и кардиналом Беневентским по другую за сорок дней объехал все области Лангедока — Сен-Жиль, Монпелье, Безье, Нарбонн, Каркассон, Фанжо, Тулузу. Ни одного боя или осады, ни одной кровавой расправы — во всяком случае, хроника ни о чем таком не говорит. Города, дурно расположенные к победителю при Мюре, широко распахивали свои ворота сыну короля, сопровождаемому уполномоченным Папы. Тем не менее этот быстрый объезд, совершенный капетингской армией вместе с солдатами Монфора, позволил последнему одержать новую победу. Благодаря присутствию принца и его войск он добился разрушения стен Нарбонна, Тулузы и других крепостей, господствовавших над местностью, которой предстояло стать его владением. Горожане вынуждены были пойти на то, чтобы самим снести свои укрепления.
Поход Людовика имел и другой результат, еще более выгодный для Симона. Вследствие этого похода Петр Беневентский постепенно поддался обаянию силы. Согласно монаху из Сернея, эта эволюция взглядов кардинала началась еще в самом начале его миссии. Тот якобы в 1214 г. сделал вид, что заменяет власть Монфора властью римской Церкви, чтобы вернее предать альбигойскую партию в руки последнего. «О благочестивое лицемерие, — восклицает хронист, восхищенный этим макиавеллизмом, — о благочестие обмана!» Правда заключается в том, что легат, поначалу верный исполнитель приказов Иннокентия III, склонился на противную сторону, увидев, что принц Людовик и его армия как бы узаконили насилия крестоносцев. Поэтому он без колебаний одобрил снос укреплений двух крупнейших городов Юга. Чрезвычайно легко он смирился и с фактом, что Симон де Монфор летом 1215 г. в качестве сеньора комменды[74] занял город Тулузу и замок Фуа. А как он мог поступить иначе? Уже казалось, что и сам Папа теперь расположен к тому же. Делегаты, которых Собор и Монпелье направил в Рим, вернулись с буллой, в которой Папа расточал Симону, «своему дражайшему сыну», величайшие похвалы, превозносил чистоту его веры, его заслуги перед крестовым походом и позволял временно оставить себе домены графа Тулузского и все земли, на которые Петр Беневентский наложил секвестр. В конце буллы Иннокентий умолял адресата не уклоняться под предлогом усталости от выполнения миссии, возложенной на того Церковью. Ободрение столь ненужное, что, если бы не торжественность папского акта, здесь можно было бы заподозрить иронию.
73
«Легат намеревался положить конец воинскому труду»,
74
Комменда — земля, которую передавали под покровительство высшего сеньора. —