— Дай, — прохрипел Агаев, протягивая руку.
Филипп Алексеевич с отвращением оглядел бизнесменов, задержал немигающий взгляд на Шульмане, от чего тот заклацал зубами, и решительно начал спускаться с вышки. Благоухающая валидолом троица скатилась за ним и внизу окружила.
— Мы же, — задребезжал Агаев, — мы, Филипп Алексеевич, мы ничего… мы посоветоваться… теперь все понятно…
— Понятно? — повернулся к нему Филипп Алексеевич. — Теперь понятно? Тебе, — это Ворохопкину, — и тебе понятно?
Ворохопкин кивнул. Шульман тоже закивал, не дожидаясь, пока к нему повернется огненное око.
— Ну раз всем понятно, — подвел итог Филипп Алексеевич, — то зарубите себе на носу: ничего такого не было. И быть не могло. И если хоть намек какой услышу про сегодняшнее, про это ваше чудо — изобретение, разбираться кто да что не будут, всех вас троих, — он произвел кулаком сладострастно — крутящее движение, — поняли меня?
Убедившись в полном понимании, Филипп Алексеевич подал знак, и кто‑то из челяди подбежал с мобильным телефоном. Ворохопкин, Агаев и Шульман почтительно удалились на приличное расстояние и вновь приблизились, когда разговор был завершен.
— В общем так, — продолжил Филипп Алексеевич. — Короче — как я сказал, так и должно быть. И чтобы все следы этой вашей инновации… гм — м… Агаева.
— Ворохопкина, — нерешительно отъехал Агаев. — Это все Леонид Александрович начинал. А я уж потом… на поздних этапах…
Гость повернулся к Ворохопкину.
— Ну вот и крайний обозначился, — объявил он. — Если хоть что просочится, с тебя и спрошу. Так что…
— Одну минуточку, Филипп Алексеевич, — взмолился Ворохопкин, оттаскивая в сторону ренегата Агаева, — буквально секундочку…
Агаев не сопротивлялся и ключи от «мерседеса» отдал.
— На добрую память, — пролепетал Ворохопкин, обращаясь к Филиппу Алексеевичу, — исключительно, так сказать… Первый в мире автомобиль, работающий на чистой воде…
— Ты что, все еще не понял? — прорычал Филипп Алексеевич. — Какой, к лешему, первый? Я тебе что сказал? Единственный! Первый — он же последний!
— Единственный, — покорно исправился Ворохопкин. — Исторический экспонат…
— Гриша, — ласково сказал Агаев, когда кавалькада исчезла за воротами, — ты сегодня ничего не видел, не слышал и вообще нигде не был, понятно? Если хоть одним звуком…
— Да за кого ты меня принимаешь, Брага! — возмутился Шульман.
— За помело. Смотри — я предупредил. Понятно тебе?
***
Вот и выяснилось высочайшее мнение, и понятно стало то, до чего можно было и своими ублюдочными мозгами догадаться еще в самом начале. Это же просто редкостное везение и невероятная удача, что довелось посоветоваться с Филиппом Алексеевичем, прежде чем начались неизбежные утечки. Ведь старшие коллеги Агаева, подлинные короли нефтянки, только учуяв угрозу их благополучию, вполне могли бы предпринять нецивилизованные шаги, так что оставалось молиться и надеяться, что Филипп Алексеевич, даже в каком‑нибудь маловероятном приступе благодушия и откровенности не выдаст роковую тайну, не сболтнет невзначай, что есть вот такие два прохиндея, которые научились гнать бензин из колодезной воды, да еще и выдают это за какую‑то мать их инновацию, а главным закоперщиком там некто Ворохопкин.
А вдруг — нет? А если сболтнет? Хоть и не такой он человек, Филипп Алексеевич, с его происхождением и на его должности болтунов не бывает. А вдруг?
Шульман успокоил. «Я был тут, — сказал он, изобразив рукой незавершенное круговое движение, — ну, там многие всякие… и он заехал… мы перекинулись парой слов; смеется, говорит — ну, говорит, дурачки эти твои приятели, хоть и головастые; как они там, говорит, помалкивают? Ну то‑то же. Так что нормально все».
— А «мерседесом» пользуется?
— Говорит — выезжал один раз. Да! Он спросил, можно ли его теперь обычным бензином заправлять, я сказал — не знаю, так он сказал, чтобы вы ему завезли эту вашу инновацию. Чтоб тонны на полторы топлива. В общем, нормально все.
Хотя профессор с отвращением кряхтел, пожимал плечами и всячески демонстрировал презрительное недовольство, но требуемое количество препарата изготовил и расфасовал по ампулам, каковые отправили незамедлительно, и, казалось бы, можно стало перевести дух и забыть, но что‑то мешало. Какое‑то неопознаваемое беспокойство, что‑то тревожное и пугающее крутилось внутри, особо прорываясь по ночам и нарушая нормальный сон.