Таким образом, как видим, сам факт смерти с особой силой порождает вопрос о смысле жизни. Многие мыслители прошлого с горечью писали о бессмысленности одноразового существования. Несколько десятков лет, промелькнувших, как сон, и все. Дальше абсолютное ничто!? Зачем все это было нужно? “Суета сует и томление духа”, “Лучше всего вовсе не родиться” — так говорится о человеческой жизни в книге “Екклезиаст — Кохелет”[15]. Шекспир в драме “Макбет” писал об этой нелепой ситуации:
Аналогично у Пушкина: “Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?..” Лев Толстой даже хотел покончить с этой бессмыслицей ценой своей жизни. В “Исповеди” он признавался, что его жизнь представлялась ему как какая-то кем-то сыгранная над ним глупая шутка, и он хотел поскорее избавиться от ужаса ожидающей его тьмы “петлей или пулей”. “Теперь я вижу, — писал он в дальнейшем, — что если я не убил себя, то причиной тому было смутное сознание несправедливости моих мыслей”.
Корней Чуковский довел эти настроения до абсурда. “Человек, — писал он, — рождается, чтобы износить четыре детских пальто и от шести до семи взрослых, десять костюмов — вот и весь человек”.
Как же связаны смерть и смысл прожитой жизни? Есть ли вообще эта связь и в чем заключается смысл жизни? Было множество неубедительных или же просто политически ангажированных формулировок, вроде “ради самой жизни”, “ради детей”, “ради будущего” и т. п. Затем появились и довольно долго были в ходу определения: “человек рождается, чтобы умереть” или же “жизнь есть трагедия абсурда”.
Если признать, как гипотетическую, идею, что человек рождается с заранее определенной, но неизвестной ему целью, за выполнение которой после окончания жизни с него спрашивается, то, исходя из дарованной ему свободы воли, смысл и цели его жизни сознательно или невольно выстраиваются им самим. А смертность его является лишь катализатором этих поисков и свершений.
“Не бойся умереть, прожив, — писал Николай Трубников. — Бойся умереть, не узнав жизни, не полюбив ее и не послужив ей. А для этого помни о смерти, ибо только постоянная мысль о смерти, о пределе жизни поможет тебе не забывать о предельной ценности жизни”.
К великому огорчению, это начинаешь понимать, когда время уже упущено и поздно что-то менять. Можно лишь сожалеть, что прожил жизнь так, а не иначе.
Но все же это только часть картины. Узость взглядов, в том числе и многих современных философов, проистекает из того, что цель и смысл жизни рассматриваются исключительно на конечном отрезке — от рождения до смерти. Они исходят в своих рассуждениях из заведомо устаревшей модели, предполагающей одноразовость жизни. Однако, если отталкиваться от иного миропонимания, учитывающего метафизику смерти с ее множественностью круговращений: “рождение — телесная жизнь — физическая смерть — жизнь в Духе — новое рождение (реинкарнация)…”, тогда неизбежно появляются другие основания для понимания смысла дарованной нам жизни.
Тому, кто верит, что жизнь не началась с рождения и не окончится смертью, легче жить доброй жизнью.
Лев Толстой
В соответствии с ними опыт, полученный за время земных жизней, осмысливается и постепенно превращается в нравственные и интеллектуальные постижения. В последующем сознание людей, обогащенное возросшими способностями и большей мудростью, вновь воплощается для приобретения нового опыта.
Таким образом, смысл жизни, а вернее, жизней человека, состоит в непрерывной эволюции его сознания.
Цикл рождений и смертей повторяется несчетное число раз. Медленно, бесконечно медленно сознание человека, совершенствуясь и очищаясь от налипшей в материальном мире духовной грязи, приближается к конечной цели своей эволюции. Без этого процесса эволюция “незаконченного животного”, как метко назвал человека крупнейший мыслитель XX века Шри Ауробиндо Гхош, не может быть завершена.
15
Эти слова книги “Екклезиаста” (III век до н. э.), говорящие о бесплодности и эфемерности всех человеческих дел, отражают диалектический момент развития всего библейского мировоззрения. Как писал в 1990 г. протоиерей Александр Мень, первоначально это мировоззрение видело в земном благополучии знак небесного благословения. Тем самым почти абсолютизировалась ценность богатства, успеха, продолжения рода в детях и т. д. Но в какой-то момент обнаружилось, что эти ценности отнюдь не абсолютны. Нужно было искать иной духовный смысл человеческого бытия. И в контексте всей Библии “Экклезиаст” обозначает ту пограничную веху, с которой начались эти поиски.