Психологи выделяют из множества моментов, приводящих к видимым проявлениям беспокоящего страха смерти, следующие:
Во-первых, это “нарцисстические” установки, активно подпитываемые современной культурой: “Я не такой, как другие, и болезни и смерть не могут иметь ко мне отношения. Я не хочу думать о них”. Такое самоощущение в столкновении с действительностью часто приводит к глубоким депрессиям.
Во-вторых, это культивируемые сегодня перфекционизм, высокие стандарты и стремление к установленному порядку в своей жизни. Для современного человека, привыкшего жестко планировать каждую минуту своей жизни, немыслимо, что она может быть каждую секунду безвозвратно нарушена. У некоторых эти представления могут приводить к патологической фиксации на внутренних телесных ощущениях, чтобы вовремя обнаружить симптомы, предотвратить болезнь или смерть. Это порождает ипохондрические страхи, мучительные переживания и непрекращающиеся обследования.
В-третьих, источником страха смерти может стать ощущение отсутствия цели и смысла жизни. Полная бессмыслица существования. Чувствуя, что такая жизнь — это не жизнь вовсе, а нечто приближенное к смерти, эти люди острее ощущают ее близость и неизбежность.
В-четвертых, это сосредоточенность на себе, на своих проблемах, чувствах, конфликтах, отсутствие направленности своего внимания и заботы на другого человека или на других людей. Это очень частый симптом. Замкнутое на себя существование обостряет чувство пустоты и хрупкости жизни. Только в своей обращенности к другим людям и в мир человек чувствует себя на символическом уровне бессмертным.
И, наконец, пятый источник страха смерти состоит в непереработанном опыте столкновения с ней. Этот опыт имеется у каждого из нас, начиная с детства, когда малыш находит, к примеру, мертвую птичку, сталкивается со смертью любимого животного, смертью взрослых и т. п. Если данный опыт, как писал выдающийся психолог Густав Юнг, ни с кем не был разделен, не обсужден, то в дальнейшем он может стать источником тревожных расстройств с доминированием страха смерти.
Благодаря представлению о том, что “я есть тело”, смерти боятся как потери Себя. Рождение и смерть присущи только телу, но их налагают на Я.
Шри Романа Махарши[19]
Чуть выше утверждалось, что страх смерти не разрушает жизнь. Однако, к сожалению, существуют экстремальные случаи, когда страх смерти может раздавить человека, абсолютно лишить его воли к жизни, желаний, превратить в дрожащую мразь. Это стало массовой реальностью в нацистских лагерях смерти во времена Холокоста.
Удивительно, что при всей тщательно разработанной тематике Холокоста это страшное явление осталось недостаточно исследованным и почти неизвестным широкой публике. Прорыв здесь состоялся относительно недавно и принадлежит итальянским журналистам Примо Леви (1986) и Джордано Аганбена (1999), а также мусульманскому писателю из Швеции доктору С. Первез Манзуру, несколько лет назад опубликовавшему статью “Нерассказанная сага о “мусульманах” в нацистских лагерях смерти”.
Этих евреев называли “мусульмэннер” (от muselmanner). Трудно сказать, почему. Возможно, из-за крайней степени фатализма или характерных поз. Это были люди, абсолютно раздавленные страхом смерти, они сломались сразу же по прибытии в лагерь, не успев адаптироваться. Это были шагающие, работающие нелюди, слишком опустошенные и безразличные, чтобы по-настоящему страдать, молиться, думать о своем доме, семье и других людях, которые их окружали. Это были спотыкающиеся трупы, и, как пишут в своих статьях Примо Леви и Джордано Аганбена, это был просто комок физических реакций, сокращающийся в последних конвульсиях. Их жизнь была коротка, но число огромно. Назвать их живыми было сложно. Им никто не сочувствовал. Другие узники считали их недостойными даже своего взгляда. Эсэсовцы, охрана и даже узники, все хотели бы их уничтожения. “Мусульманнер — это не только порог между жизнью и смертью, — писал Аганбена, — он отмечает собой порог между человеческим и нечеловеческим”. И далее:
“Учитывая эту радикальную трансформацию, становится возможным понять решающую функцию лагерей в системе нацистской “биополитики”. Они не просто являлись местами смерти и уничтожения, но так же, и прежде всего, местами для производства muselmanner — окончательной биополитической субстанции, изолированной от своего биологического континуума. За muselmanner стоит только газовая камера”.
19