“Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться только к этому, а потом, когда оно оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким рвением упражнялся”.
Известны слова Цицерона: “Смысл занятий философией — подготовка к смерти”.
Рассказать обо всех многочисленных философских трактовках смерти довольно сложно. Но сегодня уже очевидно, что смерть является трудным объектом для философского анализа и определений. По мнению французского философа Владимира Янкелевича[11] (1933), она разрушает мысль. Будучи тайной вселенского масштаба, или, точнее, вне-масштабной, как Бог, она, видимо, так и останется непредставимой человеческим сознанием. Возможно, вследствие этого, несмотря на обилие частных работ, философия смерти так и не родилась. Очевидно, прав был Константин Исупов[12] (1994), полагавший, что смерть не имеет собственного бытийного содержания. Она живет в истории мысли как “квазиобъектный фантом, существенный в бытии, но бытийной сущностью не обладающий. В результате танатология разделила судьбу математики, чьи “объекты — суть реальность их описания, но не описываемая реальность”.
Смерть — единственная вещь, которая больше слова, ее обозначающего.
Эдмон Ростан
Знакомясь с историей и культурой различных народов, непременно сталкиваешься с необыкновенным множеством разнообразных ритуалов, свидетельствующих о существующей в те давние времена глубокой осмысленности смерти. Комплекс идей, связанных с ней, глубоко укоренен в ментальности того или иного народа и является своеобразным “идентификационным кодом его культуры”. К сожалению, в настоящее время эти черты ментальности у многих народов оказались почти размытыми. Глобализация не пощадила и этот специфический уголок культуры. Сегодня многие бытийные ценности ориентированы на молодость, здоровье, внешнюю красоту, качество (в меркантильном понимании) жизни и наслаждение ею. Естественно, что болезни, умирание и смерть в эту систему ценностей никак не вписываются, и общество негласно старается изгнать мысли о них из обращения. И надо сказать, ему это неплохо удается. Рам Дасс писал:
“В своих первых опытах, связанных с пребыванием у смертного одра, я просто тихо сидел в больничной палате, ужасаясь ненормальности отношений нашей культуры к смерти. Умирающий человек был окружен ложью и лицемерием, лишен выразительной поддержки тех, кто мог бы его понять”.
Собственно, это не только отношение к умирающему. Оно идет от уже давно закрепившегося, преимущественно в западном менталитете, отношения к старости. Ведь когда мы становимся пожилыми, говорит Рам Дасс, на нас смотрят как на бремя, а не как на ресурс.
На эту тему существует грустная притча. В одной, то ли китайской, то ли японской деревне жил, вернее доживал свои годы, старик. У него уже не было физических сил помогать своим детям в хозяйственных делах. Он просто сидел на крыльце, глядя, как сын пашет или собирает урожай. Однажды сын посмотрел на старика и подумал: “Какой прок в этом старике? Он только зря ест хлеб! Мне же нужно заботиться о жене и детях. Ему уже пора распрощаться с жизнью!” Он сколотил большой деревянный ящик, подвез его к крыльцу и сказал: “Полезай в него, отец”. Старик забрался в ящик, и сын покатил тачку к ближайшей пропасти. Когда он достиг ее, то услышал, как изнутри в крышку стучат. “Что тебе, отец?” — спросил сын. “Почему бы тебе не сбросить меня вниз без ящика, — ответил отец, — он когда-нибудь понадобится твоим детям”.
К этой теме мы будем еще не раз возвращаться, здесь же она просто обозначена.
“Смерть богохульна и порнографична. — иронизирует Ричард Калиш (1955). — Мы реагируем на нее и ее символы так же, как на любую порнографию. Мы избегаем ее. Мы отрицаем ее существование. Мы отводим глаза в ее присутствии. Мы оберегаем маленьких детей от встреч с ней и уклоняемся от их вопросов о ней. Мы говорим о ней только шепотом. Мы считаем ее ужасной, безобразной и гротескной”.
В XX веке эта ситуация “замалчивания смерти” достигла своего апогея. На первое место в системе социальных предпочтений вышел секс, а болезни, старость и смерть, напротив, стали табуированными темами.
11
12