— Все хорошо, — прошептал он. — Тут мы в безопасности.
Он услышал, что дождь снаружи утихает, и понял, что решительная минута осталась позади. Дар Меркади, подумал он, имеет свою оборотную сторону.
— Присмотри, чтобы он чего-нибудь не сотворил с едой, — прошептала Котт. — Я голодна.
— Так пусть это будет простая трапеза, неблагословенная и нетронутая, — сказал брат Неньян. — Разделите ее со мной, кем бы и чем бы вы ни были. В эти места не так уж часто заглядывают путники, и мне не приходится выбирать гостей, — улыбка вернулась на его губы, а хижину заполнил аппетитный теплый запах.
В похлебке кроме мяса были репа и капуста, а заели они ее пресной лепешкой и запили пахтой. Ели они молча под замирающий шум дождя. Близился вечер, свет, просачивавшийся в окошки, стал сизым. Из леса донесся волчий вой — первый, который они услышали, расставшись с лисьими людьми, и Майкл вздрогнул, испугавшись за лошадей, но брат Неньян покачал головой.
— В приют без моего дозволения не проникнет никто и ничто. Ваши лошади и моя живность ограждены.
— Но как ты очутился так далеко в лесу? Да еще в этом лесу?
Брат Неньян откусил кусок лепешки.
— Я пришел сюда давно, и я был не один. Со мной пришел юный послушник, но потом он ушел. Если он жив, то должен был давно вернуться в человеческие леса.
Майкл вспомнил изуродованный труп, который они с Котт нашли возле лагеря лисьих людей, но промолчал. Хотя и чувствовал на себе взгляд брата Неньяна.
— Но почему ты выбрал Волчий Край?
— Я здесь один, и я люблю могучие деревья. Это хорошее место, чтобы жить и размышлять. Кроме того, мне давно хотелось узнать, какая судьба постигла отряд, отправленный сюда много лет назад. Иногда я брожу по окрестностям в поисках следов. И порой нахожу истлевшие кости, непогребенные, засыпанные палой листвой.
Брат Неньян больше ничего не добавил, хотя Майкл не сомневался, что он о многом умолчал. Нечто другое, нечто большее привело или пригнало этого человека сюда.
— Вы тоже далеко углубились в Волчий Край, — добавил брат. — И далеко ушли от своего дома, если я не ошибся в догадке, — его взгляд скользнул по мечу Майкла.
— Может быть.
— Две вещи сохраняют человеку жизнь в этих местах. Вера и лесная магия. Мне часто приходило в голову, не сливаются ли они воедино. В конце-то концов Господь наш приял смерть на древе. И две вещи приводят человека сюда. Либо он бежит от чего-то, либо преследует что-то. И здесь, в Волчьем Краю, погоня и преследование тоже часто сливаются в одно — охотник становится предметом охоты. Странное место! Корни этих деревьев уходят на огромную глубину. Они достигают центра мира. Тут есть много мудрости для тех, у кого достает крепости духа и тела, чтобы искать ее, и кому выпадает удача найти ее. И еще сила. Тут так много силы, что многие звери ее не выдерживают.
— Некоторые выдерживают, — неожиданно сказала Котт. — Некоторые порождены ею.
— Неужели?
— Вирим говорят, что лес — супруга Всадника, и они дети его и деревьев, часть самой земли.
— А ты, дитя, что, по-твоему, есть ты? — с бесконечной мягкостью спросил брат.
Котт прожгла его взглядом.
— Я же сказала тебе, что я — ничто. Я то, что вирим называют полу-полу, а деревенские — подмененными.
— Нелегко оказаться между двумя мирами.
Котт промолчала и наклонила голову над чашкой с пахтой с неожиданной кротостью. Брат вновь перевел глаза на Майкла и измерил взглядом длину Ульфберта.
— По виду ты воин, но что-то говорит мне, что это не так. Племена все еще хранят долю наследия воинов — гордость, стойкость, которую не найти даже у рыцарей Церкви… Ты встречался с ними, с нашими воинствующими рыцарями?
— Я знаю про них, — отрезал Майкл. Этот святой человек начинал внушать ему недоверие. — Наши ответы — это плата за твое гостеприимство?
Брат Неньян словно бы искренне огорчился.
— Прости меня. Я вижу, что излишне любопытен. Опасность, которой трудно избежать при столь редких встречах в этой части мира. От случайных моих гостей я стараюсь узнать побольше, чтобы было над чем поразмыслить, когда вновь остаюсь один.
Они кончили есть в молчании, а снаружи сгущались синие сумерки, и воздух звенел от журчания воды, стекающей с верхушек деревьев. Их лица озарял огонь, становившийся все ярче по мере того, как угасал дневной свет. Вновь Майкл услышал волчий зов в надвигающейся тьме. Зов, полный тоски. Потерянная душа, заблудившаяся в дремучем лесу.
Котт помогла брату перемыть посуду с каким-то вызовом, словно подначивая его пойти ей наперекор. Она вытерла сырость, просачивавшуюся под дверью и поправила деревянный порог. Снаружи утоптанная земля поляны была залита дождевой водой, и лужи посверкивали в отблесках огня, падавших из окон. От ветра по воде бежала беспокойная рябь. Майкл увидел, что лошади укрылись под навесом, дальше в своем загоне кружили козы, куры устраивались на ночлег под другим навесом. Наступающая ночь казалась мирной. Если бы не колоссальность деревьев, он мог бы счесть, что находится в человеческой части леса.
Как способен человек жить тут год за годом, когда только смена времен года да капризы погоды отмечают ход времени? Когда-то ему казалось, что это путешествие будет своего рода идиллией, с замками и рыцарями, феями и гоблинами. Но все обернулось несколько иначе.
Ему вспомнился родной дом, ферма. Как давно это было! В ином мире.
«Да я бы хоть сейчас вернулся назад, — подумал он с внезапной злостью. — Бросил бы все, отправился бы домой, забыл про фей».
А Котт? А Роза?
Не все так просто и аккуратно. Это место перехлестывало в мир, который он называл своим. Вот почему он здесь. Не просто турист.
Отвернувшись от окна, он с изумлением увидел, что брат Неньян курит длинную глиняную трубку, обколотую и закопченную. Святой человек ухмыльнулся, показав крупные зубы с черными провалами между ними.
— Моя слабость это зелье. Я его выращиваю, хоть оно больше смахивает на труху.
Майклу вспомнилась чудесная трубка Муллана, красная, как свежая кровь. Но дым из трубки брата оказался на удивление душистым. Он объяснил им, что подмешивает к табаку разные травы, а смесь вымачивает в меду для благоуханности. У него на поляне стоят ульи. Пчел обитатели леса неизменно уважают. Кроме медведей, конечно. Но они тут — редкость. Однажды на краю освященной земли все утро просидел тролль и за кусок сот поведал ему длинное сказание. А из воска получаются лучшие в мире свечи. (Тут он указал на тонкие бледные палочки на полке почти у самого низкого потолка.) Но некоторые беседы лучше вести у горящего очага.
— Когда я сижу здесь по вечерам, — задумчиво продолжал он, — наедине с огнем и деревьями, я понимаю, что священник я никудышный. Вдруг понимаю. Моя вера достаточно крепка, чтобы отгонять зверей, если только это и вправду вера. Порой мне сдается, не любовь ли это к лесу и со всеми его ужасами. Жить тут, где не с кем словом перемолвиться, в дремучем черном лесу — для меня это мир и покой… Или даже молитва, — он внимательно посмотрел на Котт. — Вы говорите правду об этом месте — ты и твой народ. Лес живой. И особенно здесь. Он многое помнит.
Образ Розы, раскинувшейся среди листьев, мужчина на ней — Майкл опустил голову. А брат продолжал:
— Здесь в темные дни я видел конец первого похода братьев. Я видел, как они сплотились вокруг креста, а гоблины убивали их. Я видел непотребное пиршество, которое последовало затем. И я видел, как Всадник наблюдал за всем этим.
Лицо брата посуровело. Несмотря на мягкую округлость лица, он казался угрюмым, замкнутым, а отблески огня скользили по его лбу и щекам в прихотливой игре света и теней.
— Он иногда приезжает сюда, сидит на своем коне у края поляны и глядит, как я тружусь. Никакие мои молитвы, никакие знамения не понуждают его уехать. Видел я его и в глухие ночи, когда светила луна: вокруг его коня ластились волки-оборотни, а у него за спиной безмолвно толпились черные гоблины. Он сидит на коне и наблюдает. Но тут я начинаю думать о воспоминаниях леса, которые видел: как моих собратьев резали, точно скот, как оскверняли и уродовали десятки трупов, и это укрепляет меня. Я могу под этим безликим взглядом преклонить колени в десятке шагов от него и молиться… А трубка-то погасла!