Определенно, успех ближнего способен отравить и испакостить наше собственное существование.
Узнав о досрочном присвоении Кольке очередного звания и о представлении его к ордену, к начальнику штаба дивизии подкатился начальник политотдела. Тоже полковник. Он вальяжно расположился на стуле возле сарафановского стола и начал издалека развивать мысль о том, что «некоторые старшие командиры проталкивают своих любимчиков», об усилении бдительности, о моральном облике красного командира и недостаточной политической и гражданской зрелости некоторых молодых командиров, вчерашних курсантов. Дескать, имеются тревожные сигналы от молодых коммунистов, на которые он, представитель партии в данной дивизии, обязан отреагировать и принять неотложные строгие меры как к «возомнившему из себя» нарушителю социалистической морали, так и к тем, кто его покрывает и продвигает по службе.
Сарафанов был завален грудой неотложных дел, ему было некогда да и неприятно выслушивать сентенции комиссара, поэтому он оборвал его:
– Короче, куда ты гнешь?
Комиссар улыбнулся и достал из планшета три листа исписанной бумаги. Сарафанов ждал продолжения.
– Вот, товарищ полковник, рапорты коммунистов нашей дивизии о недостойном поведении старшего лейтенанта Осипова. Людьми командует из рук вон плохо, делами службы не интересуется, в международном положении разбирается слабо, замечен в бытовом пьянстве.
Комиссар протянул Сарафанову рапорты.
– Вы почитайте. Вот рапорт его соседа по общежитию Синицина, грамотного и дисциплинированного командира.
Сарафанов брезгливо отвел протянутую руку с пачкотней.
– Что вы предлагаете? – спросил он комиссара.
– Я предлагаю обсудить поведение Осипова на комсомольском собрании, понизить в должности и отправить его служить в тот полк, из которого вы, товарищ полковник, так неосмотрительно перевели его к нам в штаб дивизии. Кроме того, я сегодня же пошлю рапорт в политуправление округа об исключении Осипова из наградных листов.
Сарафанов спокойно посмотрел на комиссара:
– Осипова, значит, обратно в дыру?
– Почему – в дыру? Не в дыру, а к месту службы.
– Ага. Понятно, – кивнул Сарафанов. – Если парень не бегает к тебе и не стучит на своих товарищей, то он, значит, тебе не угоден?
– Что за тон, товарищ полковник! – возмутился комиссар. – Не «стучит», а докладывает обстановку. Прошу выбирать выражения.
– Осипова, значит, обратно в дыру, – повторил Сарафанов. – А кто связь в дивизии обеспечивать будет и языков таскать? Ты и твои стукачи? Ты хоть понимаешь, что все мы Осипову жизнью обязаны?! Что он, можно сказать, дивизию спас от позора и людей от смерти?
– Товарищ полковник!.. – комиссар привстал со стула. – Если вы сейчас же…
Но Сарафанов перебил его, спокойно и прямо глядя в глаза:
– Если хоть одна бумажка без моего ведома и подписи выйдет из дивизии, то будьте уверены, товарищ полковник, что я в ГлавПУр РККА такую телегу накатаю, что все московские писаря свои чернильницы выпьют от зависти. Причем телегу эту я направлю не по команде. У меня в Москве найдутся друзья, которые положат мой рапорт прямо на стол начальника Главного политического управления товарища Мехлиса. Я уверен, что Льву Захаровичу будет весьма интересно узнать, что комиссар дивизии, проповедующий ленинские нормы морали, живет с женой своего командира по причине затяжной пьянки последнего. Что этот комиссар через начальника продовольственной службы сбывает гражданским лицам – спекулянтам – армейские харчи. Что этот комиссар вставил в наградные листы своих приближенных подхалимов, которые непосредственного участия в боевых действиях не принимали. Продолжать или достаточно?
Мехлис, попади ему такой рапорт на стол, немедленно бы направил его в трибунал и настоял бы на высшей мере. Поэтому продолжать не потребовалось. С каждым словом Сарафанова комиссар краснел все больше и больше, наливаясь пунцовой зрелостью. Казалось, его вот-вот расшибет апоплексический удар. Он встал и нетвердой походкой пошел к двери, остановился возле нее, повернулся, взявшись за ручку, и, не поднимая глаз, выдохнул:
– Я все понял.
– Я надеюсь, товарищ полковник, что вы поняли действительно все. В том числе и то, что хозяин в дивизии должен быть один. И что добровольные помощники есть не у вас одного. Всего доброго.
Апрель, капель…
Весна пришла и в эти северные широты Кольского полуострова. Таял снег, капали сосульки, по-весеннему пригревало солнышко. В природе, во всех ее звуках и запахах, чувствовалось обновление. Мир будто заново рождался, вытаивая из-под снега.
В последних числах апреля сорокового года Коля бодро шагал в штаб дивизии. Настроение у него было неуставное и весеннее. Он настолько поддался ему, что позволил себе снять ушанку и расстегнуть верхний крючок шинели – вопиющий случай нарушения формы одежды и дурной пример для подчиненных.
Коля взбежал по ступенькам и вошел в штаб, ответил на приветствие дневального и прошел в кабинет начальника штаба.
– Разрешите, товарищ полковник, – Коля по-уставному приложил руку к виску.
– Заходи, Осипов. Хорошо, что пришел.
Коля сделал три шага от двери строевым.
– Товарищ полковник! Лейтенант Осипов. Представляюсь по случаю присвоения звания «старший лейтенант».
– Правильно делаешь, что представляешься. Постараюсь запомнить. Петлицы перешил уже?
Коля поправил воротник с петлицами. Он их пришил всего полчаса назад – уже с тремя кубиками.
– Когда обмывать будешь? Не забудь пригласить.
– Так сегодня вечером, товарищ полковник, и собирался. Прошу ко мне после службы, к девятнадцати ноль-ноль.
– Спасибо за приглашение. Приду. А теперь о деле. Тут начальник политотдела интересовался, почему это лейтенант… отставить – старший лейтенант Осипов не подает заявление о вступлении в ряды ВКП(б)? Ты, может, программы нашей не разделяешь?
– Товарищ полковник, – Коля откровенно растерялся. – Да рано мне вроде. Мне всего-то двадцать два.
– Ты что же, считаешь себя недостойным?
– Да нет… То есть да, считаю, – запутался Коля.
– Молодой еще, значит?
– Так точно, товарищ полковник, молодой.
– Ага. Понятно, – подвел итог Сарафанов. – Значит, ордена получать да звания внеочередные – ты не молодой, а в партию, выходит, не созрел.
– Товарищ полковник, я ж не знал, – стал оправдываться Коля. – Вы только прикажите.
Сарафанов посмотрел на него как на безнадежно больного, с жалостью и скорбью.
– Дурак! – поставил он диагноз. – Тебе честь оказывают, а ты – «прикажите»! Сам-то как считаешь? Достоин ты нашей партии или нет?
– Разрешите доложить, товарищ полковник?
– Докладывай.
– Достойным себя я считаю, но думал, что еще молодой.
– Индюк тоже думал. Чтоб сегодня же вечером в политотделе было твое заявление о вступлении в партию.
– Есть подать заявление о вступлении.
– Молодость – это недостаток, который проходит со временем. К сожалению.
– Разрешите идти?
– Не разрешаю. Тут вот еще что. Вызов пришел из Москвы. На тебя и на меня. Ордена нам с тобой в Кремле вручать будут. Сам Калинин.
– Ух ты-ы! – не удержал эмоций Колька.
– Вот тебе и «ух ты». Тридцатого апреля в двенадцать часов надо быть в Кремле. Форма одежды – парадная. Двадцать восьмого выезжаем. А чтоб у тебя голова не закружилась от успехов, завтра вечером заступишь в наряд дежурным по штабу. Вопросы есть?
– Никак нет! Есть заступить дежурным.
– Все. Теперь иди. Работать мешаешь.
Через четыре дня состоялось собрание партийной организации штаба дивизии. В повестке дня значилось два персональных дела: о приеме кандидата в члены ВКП(б) старшего лейтенанта Осипова и персональное дело начальника продовольственной службы. Начальник проворовался по-крупному, продолжая выписывать продовольствие на уже убитых бойцов и сбывая продукты рыночным спекулянтам. Дело дошло до Особого отдела округа и отчетливо пахло трибуналом. А как можно отправлять на скамью подсудимых коммуниста?! Коммунисты у нас неподсудны. До тех пор, пока они – коммунисты. Поэтому действие это было скорее процессуальное, чем внутрипартийное. Партия ритуально избавлялась от перерожденца, и чтобы скорее вверить судьбу продовольственного начальника ежовым рукавицам ОГПУ, необходимо было отобрать у него партбилет.