- Хватит о Пете, - сухо проговорила Наташа, а у меня сложилось мнение: Глеб ядовит.
- Но мы только начали, - запротестовал Петя. - Не притворяйся, будто тебе есть какое-то дело до моих обстоятельств...
Тут женщина холодно усмехнулась:
- Ты приносишь себя в жертву?
Кукла, тревожно подумал я, как есть кукла.
- Допустим, - ответил Петя.
- Так держи себя в руках, не беснуйся, как животное. Найди человека, который не сразу раскусит тебя. Я или другая...
- Он страстно любит, - вставил Тихон, с деланной озабоченностью глядя на Петю.
С какой живостью внезапно переступила наша славная хозяйка с ноги на ногу, как необыкновенно, волнующе всколыхнулось при этом все ее естество!
- Да в руках себя не держит, не удается это ему. А вник бы по человечески, разве что-то может быть между нами? Он погибает, - рассудила она относительно Петиной любви.
- В прежнее время не заметно было, чтобы и ты... - захлебывался в словах тоскующий Петя, - и сейчас видно, что на плаву... но в промежутках, когда мы не встречались, не виделись, тогда, скажи, разве не случалось, что и ты погибала?.. И разве желающий погубить другого не гибнет сам?
- Не пугай, не темни. У меня и мысли нет погубить тебя, а что ты сам приближаешь свой конец и, можно сказать, деградируешь, что ж, заметь, не ты один такой, это вообще больное место, основная масса примерно так и живет. Я-то узел развязываю просто. Нет любви, нет ненависти. И не я, между прочим, этот узел завязывала. Подумай лучше, чем заполнить пустоту. У меня, парень, густо, у тебя - пусто.
- Ты шутишь, да? Шутишь... Ты меня совсем отталкиваешь? Вы все... вы теперь меня окончательно отрицаете? Но это несправедливо! Я погибаю от любви, от неразберихи желаний, от того, что поставил себе цель, а она жжет и кусается... у меня и голова кругом идет... Посмотри на этого человека! - Петя резко изогнул в воздухе руку и как бы сверху вниз указал на меня. - Он готов идти по моим стопам, а разбираться и возиться с ним - мне.
- Ну, этого говорить не следовало... - напрягся, однако не очень-то решительно возразил я.
Петя пропускал меня мимо своего внимания, не принимал в расчет, что я существую не только в его воображении, но и рядом с ним, в комнате, где ничто не препятствует мне активно вслушиваться в его домыслы.
- И в сложившихся обстоятельствах... если сложатся такого рода условия... что же тогда? - кричал этот возбужденный человек. - Ты так и останешься в стороне?
Он утопил лицо в раскрытых и, как мне показалось, мокрых, колеблющих даже некие волны ладонях. Он смолк и словно потерялся, выбыл. Остальные - я по-прежнему был не в счет - заговорили наперебой. Началась, я бы сказал, игра в пьеску.
ТИХОН. Не следует, друзья мои, ставить свои права в зависимость от решения вопроса о Боге. Вопрос существенный, небесполезный, но никто и никогда его не решит, не выяснит ничего утвердительного относительного его существования или отсутствия. "Никогда" в данном случае подразумевает - до скончания века. И это в естественном для нас порядке переводит решение в другую плоскость, не только превращает его из возможного в невозможное, но и сам его источник - вопрос - лишает существенности. Так что же, и права свои оставлять под вопросом?
НАТАША. Иногда мне представляется, что вопросы ярче и благороднее любых ответов. Вопросы бодрят, ответы усыпляют.
ГЛЕБ. Нет никакого Бога.
ТИХОН. Ты это случайно сказал.
ГЛЕБ. Сказал потому, что он есть.
ТИХОН. Докажи это, и я взгляну на тебя с почтением.
ГЛЕБ. Я чувствую... будь он, я чувствовал бы себя иначе.
НАТАША. Это многобожие.
ТИХОН. Он сделал так, чтобы ты не чувствовал. Не чувствовал его присутствия, его неусыпной заботы о тебе, его любви.
ГЛЕБ. У меня сила, которая не предполагает его присутствия, не нуждается в нем.
НАТАША. А если кому-то покажется, что она ничего не стоит, эта твоя сила?
ГЛЕБ. О!..
Я рукоплескал, выкрикивал: ха! а! ого! Меня, разумеется, никто не видел и не слышал. Я, торжествуя и страдая, сознавал искусственность происходящего, и эта последняя, используя мою сознательность как уступчивость, взбиралась на ей одной понятные и известные вершины, рисуя некий особый космос, благоустроенный и равным образом чуждый.
- Не отвечай! - повелительно бросила Наташа Глебу. - Вопросы лучше ответов. Пусть тебя мой вопрос взволнует, взбодрит. Я же знаю, ты сильный, одаренный и тебе не нужен Бог, и Бога нет для тебя. Но это совсем не ответ.
ТИХОН. В известной мере все же ответ. Но он больше по душе мне, а не тебе. К тому же это именно я не знаю, как ответить на твой вопрос.
НАТАША. В таком случае и ты спроси меня о чем-нибудь. Посмотрим, смогу ли я ответить.
ТИХОН. Пожалуйста... Спрошу... Ты меня любишь?
НАТАША. Вопросы лучше ответов. Я не хочу убаюкать тебя, усыпить или как-нибудь сбить с толку, а еще меньше хочу тебе наскучить. Будь всегда остроумен, подвижен, скор на выдумки и свершения.
ГЛЕБ. Бойтесь игры, потехи.
ТИХОН. Чем же ты удручен?
ГЛЕБ. Я изъясняюсь недвусмысленно, говорю прямо. Бог - вымысел людей слабых и убогих.
ТИХОН. Слыхали мы уже подобное.
ГЛЕБ. Небо пусто.
ТИХОН. И это знаем.
ГЛЕБ. Я хочу убедить вас, рассеять ваши иллюзии...
НАТАША. Не пытайся внушить нам, будто готов прыгнуть выше головы и что-то прокричать поверх наших голов. И вовсе не поверим тебе, если скажешь, что не прочь действовать у нас за спиной. Сам знаешь, это неприемлемо. Собственно говоря, это неосуществимо, если принять во внимание наши обстоятельства и то, как все у нас устроено. Не увлекайся химерами.
ГЛЕБ. Я верю только в вас.
ТИХОН. Но ты, брат, слишком серьезно настроен.
ГЛЕБ. Не исключено, что здесь погибнет человек.
ТИХОН. У нас еще будет время обсудить это.
ГЛЕБ. Слов мало.
НАТАША. Вот как скитаются твои мысли, как бросаются из стороны в сторону! Неужели бывает, что они не находят пристани? Не ведают, где их дом?
ГЛЕБ. Пусть я не всякий, но и я могу очутиться в сомнительном, опасном месте, сгореть, как свеча.
НАТАША. А здесь как не сгореть? Здесь все когда-нибудь сгорают. Но каждый по-своему. И не так уж трудно догадаться, как и отчего сгоришь ты.
ГЛЕБ. Я знаю. Но я хочу отрицать смерть, а для этого, в силу здешней скудости, недостаточно выпукла моя жизнь. Подбавить бы яркости, ярости, сияния. Нет, не чувствуется пламени, на язычках которого жизненно важные слова могли бы унестись в сферу волшебства, где пересекаются и в столкновении исчезают противоречия.
***
- Ваши выводы? - внезапно осведомился у меня Тихон.
- Выводы? Какие же могут быть у меня выводы? - оторопел я.
Сильно смешался под устремленными на меня испытующими взорами.
- Значит, просто недоразумение? - не отставал Тихон.
- Отчего, зачем собственно... Может, бывает и так, такое столкновение, что самая возможность недоразумений исчезает, устраняется... Но приступать к решению, не взвесив предварительно... А чтобы взвесить, нужно время...
Из-за моей спины - а я почему-то стоял уже в центре комнаты, пошевеливал руками, недоуменно разводя их в стороны, - вывернулся Глеб и жутковато сунул прямо мне в глаза свое красивое лицо:
- Вы не в курсе? Совершенно не посвящены?
- Но во что? И каков, говоря вообще, курс?
То ли поспешая мне на выручку, то ли попросту потеряв терпение, встрепенулся Петя:
- Черт возьми, это надоело! - Глеб отступил, как бы и вовсе скрылся. Петя громко требовал: - Предлагайте что-нибудь, решайте, как быть. А то невмоготу. Ты, прохвост! - подскочил он ко мне. - Только и знаешь, что недоумевать да трястись от страха?
- Оставь его, Петя, - велела Наташа. - А вы вот что скажите, - обратила она уже на меня свой глубокий поглощающий взгляд, - вы проникнуты?
- Я...
- Прониклись учением?
Я усиленно тер лоб тыльной стороной ладони.
- Вообще-то учен, но специально... если в смысле какого-то конкретного учения... то вряд ли, хвастать в этом отношении нечем...
- О чем же нам говорить?
Наташа округлила глаза: изображала изумление, а в глазах словно опустился занавес или возникла стена, и бездна больше не втягивала. Это был страшный удар, но для чего же он? Разве она с самого начала не знала, что я не проникнут и не могу быть проникнут никаким их учением, что я человек со стороны, случайный в их компании, в ее доме и порядки их, основы, разные там азы, альфы и омеги мне совершенно неизвестны? Это даже взбалмошный Петя знал, но ему и в голову не пришло рисоваться предо мной в ореоле своего мнимого превосходства, отстранять меня на основании моего невежества, тоже ведь, конечно, мнимого. Нет, надо же... Она повела себя так, словно я ее вспугнул и она замешкалась, но затем опомнилась вдруг, пригляделась ко мне, раскусила и - пожалуйте на выход, господин хороший! Но в таком случае это всего лишь инсценировка, прогнать меня можно давно было, и тогда, например, еще возле ворот, было бы за что, не подскакивай, когда не просят, не суй нос в чужие дела. Но после долгого и крупного разговора, после всяких демонстраций и манифестаций, монологов и прочих откровений... Терпела мое присутствие, терпела, и вдруг - хлоп! - как надоевшего до смерти комара... Может быть, ей вздумалось ударить, да побольнее, по моему самолюбию? Но что она знает о моем самолюбии? Что ей до него?