Петя не на шутку разволновался, его лицо побагровело, тоненькие руки, опутанные вздувшимися, точно ржавчиной наполненными венами, жалко тряслись. А Тихон бездумно, беспечно хранил покой. Он сейчас определенно жил минутой, прямым чувствованием, которое усматривало лишь смехотворность Петиных претензий и надобность остро, колюче и насмешливо их отражать, и не предполагал возможности чувствования повторного, представляющего Петю в законченно обиженном виде и каким-то образом вызывающего уже не смех, но сочувствие и жалость. Меня удивляло, до чего искусно, умело этот человек, Тихон, держится избранной роли, не сбиваясь в утрирование, не уклоняясь в шутовство, которое его самого поставило бы в невыгодное, мягко выражаясь, положение. Возможно, его великолепие опиралось на тайное или, может быть, единственно духовное присутствие соратников, находя в нем ту поддержку, какой смятенный Петя, скорее всего, не находил в моем присутствии, которого он не без расчета и надежд добивался.
- Послушайте, - возбужденно и почти не владея собой заговорил я, - но уже бывало, что вот так же изводили... я хочу сказать, уже сложилась однажды так ситуация, что мой брат Аполлон буквально измывался, изуверствовал над пьяными и глупыми людьми и ситуация приобрела характер зловещего явления... а чем кончилось?..
- Чем же? - с любопытством, разумеется притворным, взглянул на меня Тихон.
- Я не хотел бы говорить сейчас о брате, это некстати, да и вообще лучше о нем не распространяться в сложившихся обстоятельствах, но он умер, вот чем...
- Так то ваш брат. И что это у вас все так одно к одному складывается - то ситуация, то обстоятельства? А еще и явления. Что и говорить, ловко вы все подогнали, прямо без сучка и задоринки у вас вышла штука, и остается ли у нас с Петей возможность хоть где-нибудь поместиться в ваших выкладках? И кто кого изводит? Я Петю, Петя меня? Кому, по-вашему, помирать-то?
Вошли и уселись Наташа и Глеб, она - между Тихоном и мной, он - между Петей и Тихоном.
- Новое лицо? - с заготавливаемой приветливостью осведомился Глеб, кивая на меня.
- Уважаемый человек, наблюдательный, сметливый. Петя привел его в надежде, что уж он-то сорвет печати с тайн, - разъяснил Тихон.
Наташа улыбнулась сочувственно, но последовавшие за тем слова не внушали оптимизма.
- Пустая затея, - сказала она.
Я впервые видел улыбку на ее лице, милом и привлекательном, хотя, повторяю, и не столь красивом, как я некогда ожидал, тайно созерцая ее по вечерам в освещенном окне.
- Типаж, - определил меня Глеб, и я тотчас уяснил, что он, а не Тихон, именно он мой настоящий противник.
Я не успел ответить, как-нибудь отбиться, а то и сокрушить зарвавшегося парня, ибо Петя неожиданно выкрикнул:
- Таинственный зверь!
- Закрался-таки? - подхватил Тихон, изображая озабоченность. - Хитрюга, каких еще свет не видывал! Неужто мало внимания мы ему до сих пор уделяли?.. Но каков!.. Существующий и не существующий, преследующий и преследуемый. Все бродит по округе, высматривает, вынюхивает, сотрясает стены дома, пыхтит и фыркает, а сущность свою тщится надежно припрятать.
- Чудны все до одной проделки того, - принялся с ученым видом дополнять сообщение приятеля Глеб, - кто гоняется за неким всезнанием, одержим нелепым стремлением постичь сокровенные тайны бытия. Он-то и пыхтит.
- Фыркать горазд! - подтвердил Петя с чувством.
- Все мечтает вырваться из проклятой нами области бытия, но мечта его несбыточна, мы без зазрения совести отбрасываем ее назад, в область несущественности, невещественности, небытия. Скованный путами и прикованный цепями, он умно корпит, проводя время в целесообразном бдении. Это та половина его горемычной жизни, в которой он чуть ли не чиркает стишки, а в другой - ее мы тоже не склонны признавать существующей - он и впрямь потрясает стены, стонет в ночи, устрашающе фыркает, нюхая...
Я встал, приблизился к Пете и, склонившись к его уху, сказал с горечью:
- Петя, ты заодно с этими шутами?
Мой друг испуганно замотал головой, заозирался, как бы не понимая, кто заговорил с ним. Ответа я ждать не стал, поспешил на прежнее место, желая и дальше находиться рядом с Наташей. Впечатление было такое, будто мой маневр остался незамеченным.
- Если информация нуждается в проверке, - Тихон придал лицу вопросительно-грозное выражение, - и если проверка подтвердит правдивость информации, виновному есть чего остерегаться. Наверняка найдется желающий первым бросить камень.
- Берегись, Петя!
Все, кроме меня и Пети рассмеялись, довольные шутливой угрозой Глеба, у Пети лишь тень улыбки скользнула по осунувшемуся лицу.
- Тебе плохо, Петя? - громко спросил я.
Тихон, уперев локоть в стол и обхватив ладонью подбородок, все еще будто бы озабоченный, предался размышлению вслух:
- Иные находят великую правду в гедонизме, ошибочно трактуя при этом эпикурейство как животную тягу к удовольствиям. Так отчего же не внушить праздным, неуемным, любознательным, что не нужно искать ничего лишнего и стороннего, не надо понапрасну ломать голову, теребить душу и расшибать лоб, достаточно черпать удовольствие из всего, что подворачивается под руку, сочится под ногами, снится за окошком, украшенном геранью, сколько бы ни считалась та пошлой...
- Вы в самом деле проницательны? - спросила меня Наташа.
Я все еще находился под скверным впечатлением от притворства Глеба, пожелавшего всех нас, собравшихся за столом, убедить, будто он меня не узнает. Но Наташин вопрос приободрил, заставил подтянуться, наполнил сердце какими-то неясными, однако волнующими надеждами. Я поднял на нее глаза, взглянул... ну, с обожанием, чего уж там, и дрожащим голосом произнес:
- Я и сам пока не знаю... и возможны ли настоящие прозрения - большой вопрос, но если возможны... то есть если постараться, и если я действительно постараюсь, то почему же и не понадеяться, что какие-нибудь выдающиеся успехи все-таки будут...
Следовало ожидать взрыва хохота после таких моих слов, однако никто даже не улыбнулся, а Тихон с полной серьезностью сказал:
- В кои-то веки видим господина, на которого можно положиться.
- Вы что это, как будто шутите? - воскликнул я, как по волшебству моментально распаляясь. - Не надо ущемлять! Я не против, когда играет и шутит женщина, а вам все же следует осторожней выбирать слова!
- Не сердитесь, - поспешил приятелю на выручку Глеб. - А главное, не судите поверхностно. Немножко было вычурно сказано про успехи и даже тяжеловесно, но ведь и ни о чем, и в сущности странно было вас слушать. Есть места, есть, - он бросил на меня многозначительный взгляд, - где ваши штуки совершенно не пройдут.
- Как может этот мальчишка так разговаривать с пожилым человеком? - обратился я к Наташе, меча в Глеба гневные взгляды.
Она сидела, опустив голову, и, выслушав мой вопрос, усмехнулась себе под нос, а в мою сторону и не посмотрела. Но в следующее мгновение я вдруг обнаружил, что мы в упор смотрим друг на друга.
- Я краем уха слышала, что ваш брат умер, - ее взгляд был еще человечен, не угнетал, - умер, увязнув в какой-то скверной истории. Это так?
- Умер в апогее садизма, - солидно разъяснил Петя.
- Что же вам непонятно в поведении брата? Что так и осталось для вас тайной?
- Но почему вы решили, что я чего-то не понял? Или что я должен был понять что-то особенное?
Вмешался мой откровенный и наглый недоброжелатель Глеб:
- С кем же мы имеем дело, с гением или с безумцем?
- На данный момент, - крикнул я, - тот и другой существуют только в вашем воображении, а в действительности имеется многое повидавший на своем веку человек, с которым следует говорить и обращаться терпимо, вежливо и благоразумно!
- Нет гарантии, что вам понравится роль, которую вам, глядишь, отведут, - осклабился мой теперь уже сполна обнаруживший себя и раскрывшийся враг.
Я клокотал, пенился, и должны были бешеные ругательства вырваться из моей глотки, а вместо того - удивительное дело! - плавно полились сладкозвучные слова: