- Нет причин скрывать, - приступил я к беседе, внимательно всматриваясь в лицо близко подошедшей, напряженной и, как могло показаться, измученной женщины, - и пришло время поделиться... Однако... вы меня помните?
- Вы пердо.
Тут было отчего опешить. Надя как будто отдалилась и, стоя в сторонке, посмеивалась, любуясь невнятицей моей оторопи.
- То есть?..
- Ну, это когда хочется благообразия, обтекаемости, эвфемизмов и сказать "старый пердун" было бы грубо, а для кого-то, не исключено, даже и обидно. А вот так - пердо - выходит симпатично, немножко, согласитесь, по-итальянски, благозвучно.
Я вспотел от такой неслыханности. Ее непосредственность поражала, и могла бы поразить даже в высшей степени неприятно, однако смягчало столкновение как бы отдельно шествовавшее простодушие; каким-то образом скорее сопутствовало простодушие Наде и ее повадкам, в целом ее характеру, чем состояло в неотъемлемости с ее сущностью, и это-то как раз поражало очень даже приятно. А что она далеко не так простодушна, как могло показаться, и что ее непосредственность способна простираться даже до той самой грубости, которой она, если верить ее словам, тщательно сторонится, я понял, в общем-то, сразу. Затем я решил, что она просто убитая горем женщина и оттого ведет себя, мягко говоря, непредсказуемо, и спрашивать с нее за словесный разгул было бы с моей стороны безответственно.
- Вы приходили к Пете, - сказала она смущенно, тоном извинения, разглядев мои сомнения и муки.
- Точно! О Пете и речь.
- А обидеть я вас не хотела! - вскрикнула вдруг Надя. - Вы совсем не старый, и уж совсем не... ну, совсем не то самое... И это я сейчас запуталась, а тогда, когда вы приходили к Пете и Петя выставлял меня дурочкой, это само собой выскочило, как бы случайным разрядом, похожим на электрический, и потом я не задумалась, насколько я необдуманно обозвала вас в своих мыслях, и это понятно, ведь я не предполагала, что вы еще придете. А раз пришли... и хорошо сделали... Мы сейчас же все распутаем!
Моя растерянность возросла, усилилась. Я боялся не распутывания нанесенного мне оскорбления, о нем я словно уже и позабыл, а прозябания в пучинах словесности, в которой эта женщина, прошедшая выучку у великого говоруна Пети, явно была знатная мастерица.
- Примите мои соболезнования в связи... ну, вы понимаете. Я-то сбежал...
С подоконника испытующе смотрел на меня большой серый в полосочку кот. При Пете он мне не попадался, сегодня я увидел его впервые, он сидел на пороге, когда я входил, и тогда он, думаю, совершенно не заинтересовался мной, просто посторонился лениво и равнодушно, пропуская меня, поспешавшего вслед за открывшей мне дверь Надей. В комнате, затем в кухне мы стали, как могли, как получалось, проводить время, я и вдова, развлекаться разговорами и чаепитием, а о коте я в первую минуту, едва заметил его, почему-то решил, что больше никогда его не увижу. Еще надо сказать, что Надя, впуская меня, вдруг как-то слишком разогналась и в какой-то момент даже вовсе скрылась в глубине своего прелестного домика, как если бы я напал на нее или она внезапно уловила признаки, ясно говорящие, что я сейчас стану озоровать, с хохотом ловить ее по всем комнатам, творя после уже и какие-то немыслимые безобразия. Теперь мы находились в кухне, кот с обычной для его породы важностью сидел на подоконнике и уже безусловно интересовался моей персоной. Я подумал, что это может быть Петя. Спустя минуту-другую после такого моего странного умозаключения он, дрыгнув хвостом, спрыгнул на пол, медленно пошел к двери, разок обернулся и с непонятным выражением в темных глазах прищурился на меня и исчез в коридоре. На этот раз я не знал и, кажется, не мог знать, увижу ли его еще. Мои мысли по-прежнему занимало начатое мной толкование печального происшествия, оборвавшего Петину жизнь, и маневры кота, как они ни отвлекали, не могли повлиять на меня абсурдно и помешать мне договорить.
- Ничего, - тут я зачастил, - ничего откровенно предосудительного не нахожу, да ничего и нет, ну, сбежал и сбежал, и ведь не потому, будто сделал там что-то нехорошее. Да вы, наверно, слышали обо мне...
- Пердо, дорогой пердо... - перебила Надя с насторожившей меня горячностью, - впрочем, позвольте спросить, вы не против, если я буду так вас называть?
- Нет, так называть не надо, потому как хоть и буду я знать, что вы шутите, а все же не исключено и предположение о какой-то задней у вас мысли.
Говоря это, я энергично взмахивал рукой, отсекая и отбрасывая прямиком в замшелую старину Надины заготовки относительно моего возрастного состояния; высказавшись столь решительно - словно о наболевшем, я и успокоился.
- Хорошо, договорились! - воскликнула Надя, определенно довольная моей распорядительностью. Кухню заливал солнечный свет, и вдова сияла, пронизанная им, испускали некоторое сияние даже темные фрагменты рисунка, покрывавшего ее легкое платьице.
Мы отправились, словно следуя примеру кота, в комнату и несколько времени посидели у журнального столика.
- Так вот, вам наверняка донесли, что я присутствовал, когда Петя полез... когда ему стало окончательно худо, и он рухнул, и уже не встал. Для Пети уже не имело значения, что я скрылся, как только услышал, что все кончено, а в юридическом или каком-нибудь медицинском отношении я совершенно чист. Но что же греха таить, все-таки стыдно. Тут какое-то моральное чувство...
- Мы и в области чувств спокойно обо всем договоримся, так что не переживайте.
Прекрасная организованность, подумал я и продолжил свою речь:
- В этическом плане явственно тянется ниточка от этого стыда к позорному моему улепетыванию с места событий, а началось все с Пети. Не знаю, где точно, но в нем. Не стал ли Петя котом, который где-то тут...
- Не думаю, чтоб стал, - с легкой улыбкой прервала вдова мои абстракции.
- Потому-то я и здесь, что в Пете очень многое сошлось. Я пришел рассказывать без утайки... Вы начали с обидных для меня новшеств в словотворении, а я с болтовни, и я вообще порой слишком много болтаю, но учтите мое состояние и войдите в мое положение. Мы мало знакомы, и к тому же повод, который меня сюда привел и который, если вдуматься, скорее похож на надуманный предлог, притом что у меня, конечно, ничего такого на уме нет, у меня-то как раз никакой задней мысли...
Я снова проследовал за хозяйкой в кухню, куда она меня, заметно повеселев, уже с ласкающей любезностью пригласила, и в чистой кухоньке, расточающей волнующие ароматы, мы сели пить чай.
- Вы не представляете, как мне его жалко, - вздохнула Надя.
Я горячо воскликнул:
- Да вы не подумайте, что мне за него отчего-то там стыдно. Я стыжусь, что унес тогда ноги, это было некрасиво, хотя и оправданно. Мне действительно нужно было уйти, я был так обескуражен и потрясен, что не мог никого видеть, ни говорить с кем-нибудь. А тем более объясняться с врачами, с полицией... кстати, было какое-нибудь расследование, производилось вскрытие? Ясна причина смерти? Я и на похороны не пришел. Так стыдно! Но я не решился, я же ни с кем из его и ваших родственников не знаком, вот только с вами, да и с вами самую малость. А вы сразу... прямо ушат холодной воды... пердо!.. Я даже вспотел.