Флорькин заколебался. Остановившись, он наконец поднял голову и нерешительно посмотрел мне в глаза. Располагавший к согласию переулок мы уже оставили далеко позади.
- Поговорить можно... Хотя и напрасно, чепуха снова выйдет...
- Вот, поговорить согласен. Так зачем ты мне угрожаешь? И в чем фактически заключается угроза? Опять же эта твоя напрасность, ее можно сравнить с холостым залпом, тупым копьем или бумажным мечом, она уже хорошо всем известна, а ты вновь хватаешься за нее и тычешь...
- Все шуточки, - прервал меня Флорькин. - Что с тобой говорить, ты все равно не поймешь. Ты толстошкурый, черствый, у тебя нет души...
- Что ты как баба заговорил! - воскликнул я с досадой.
- Слова отскакивают от тебя, как горох от стенки.
- Избитое выражение!
- А между прочим, жируешь, ловко устроился. Ты нагулял жир, хотя по тебе это и не заметно, зато, видать, и это видно сразу, ты слишком сытый, чтобы понять меня. Книжки у него... - сказал он ворчливо в сторону. - По виду ты вроде и не сидишь с этими твоими книжками на шее ни у кого, а на самом деле еще как сидишь. Как можно быть таким благополучным?
- Все сказал? Теперь послушай меня...
- У простых, как я, бедолаг и неудачников, которым и в руки взять книжку некогда, на шее сидишь. Ты пользуешься нашей простотой, сидишь себе у нас на шее и нагло посвистываешь, наслаждаешься благами и удобствами. При этом ты Наташе и в подметки не годишься. Она сделала карьеру, пошла ввысь, и это, пусть странно, пусть чудовищно, а бодрит, ты же только гасишь жизнь, распространяя мертвящие миазмы, и рядом с тобой никому не выжить. А о том ли кричат в книжках, это ли проповедуют? Ты филистер. Почему ты не толстопузый? Ты даже своей худобой пытаешься обмануть, втереть очки. А как ты поступил с Наденькой? Я слышал, твой брат обобрал народ и в твою пользу составил завещание, ну-ка, расскажи, что тебе от него перепало и что людям?
- Хоть брата-то не трожь, ты его в глаза никогда не видел.
Флорькина было уже не остановить, наливался он пафосом, как яблоко спелостью, кровь его бурлила, и мне казалось, что сейчас он кровавым пятном распластается на снегу. День был серый, а мой безумный приятель развертывался в реющий на ветру кумач и мог хлестнуть ненароком по моему лицу или как-то неприятно облепить, спеленать.
- Петю, по слову сумасшедшего старьевщика, били неизвестные пьяные люди, Наташа ему губу отдавила, Миколайчик над Петей заносил кулак, я его спустил с обрыва, - а что ты? Какие свои перечислишь передряги и испытания? Идешь себе путем комфорта, как мерзкая девица с обложки модного журнала, развиваешься на манер тепличного растения, благоденствуешь за счет награбленного, и в этом все твое превосходство надо мной. И ведь до чего нагл со мной, уверен в себе. Это уроки? Ты мне преподаешь? Или сам чему-то учишься? Посмотри, что сейчас было... Завидев меня, тотчас набрался наглости, приглашаешь... подумать только, учтивый и блестящий кавалер какой!.. Кофе! Фамильярно зовешь меня пить его с тобой, дескать, попотчуешь, угостишь, что-то там уделишь мне с барского плеча. Какой апломб! Мне с тобой не то что кофе пить, мне с тобой одним воздухом дышать стыдно и мучительно.
- Ты пьян и несешь околесицу. Мне еще Надя говорила, что ты не просыхаешь.
- Надя... Я и при ней не очень-то баловался, а уж после вовсе налег на трезвость. Я ее вменил себе в обязанность, и такая пришла ясность, что хоть на стенку лезь. Ну, выпил слегка... Случился повод... Короче, шутки в сторону, я к тебе не пойду, и если говорить, так только здесь.
Он, словно предлагая мне оценить обстановку, не без величавости, почувствовав себя, может быть, первооткрывателем, устремил взор в заснеженную серую перспективу улицы, ведущей к памятному дому. И мы принялись прохаживаться под мокрым снегом. Доходили до вехи, где заканчивался один забор и начинался другой, и поворачивали назад, к точке, в которой Флорькин перестал отмахиваться и приступил к более или менее пространной беседе со мной. Я еще раз или два предлагал ему вернуться в мой уютный, прекрасно обжитой район и все же зайти ко мне - убежать от сырости, от липких и отвратительно тающих на лице хлопьев снега, перевести дух - однако он упорно отказывался. Его, похоже, выгнала на улицу какая-то темная цель, и он продолжал ее одержимо преследовать, не решаясь открыть ее мне или думая хитростью и обманом устроить так, чтобы и я, ни о чем не подозревая, участвовал в его игре.
В какой-то момент мы вдруг оторвались от исхоженных мной в частых прогулках мест, как-то нечувствительно проскочили лабиринт мелких улочек и закоулков и очутились на проспекте, под шквалистым ветром и стеной повалившим снегом. Я зло взвыл, досадуя, что не бросил Флорькина, доверился его пламенному слову, что со мной-де стыдно и даже неприлично разговаривать в моей квартире, в обстановке моего позорного жирования, в атмосфере лжи и коварства, которую я создал, сидя с книжкой в руках на шее у простого народа. Сам Флорькин, надо отдать ему должное, не пал духом и, казалось, даже не заметил разыгравшейся непогоды. Высокие прямоугольные дома, с надуманно торчащими по верхам шпилями и башенками, тяжело громоздились над нами, и Флорькин, то и дело с оторопью взглядывая на тот или другой из них, горячо говорил:
- Где уж тебе понять тоску пропащего человека! Ты полагаешь, у меня похмельные муки, и разверзается бездна под ногами, и я вою, как загнанный зверь, думая только о смерти. Ты предполагаешь тяжелейший синдром, ты воображаешь, будто у меня вообще расшатаны нервы, а оттого дурман в голове, и бредни всякие, даже галлюцинации, будто со мной возятся призраки, окружают меня, щиплются, хохочут мне в лицо... А ведь я давно смирился. И никаких призраков! Я бы так и жил, смирившись с тем, что живу напрасно, что меня везде и всюду сокращают, что я неудачник, ничего не добился и не добьюсь, все профукал и уже не повидаю чудес этого мира, никогда не понежусь на волнах счастья. И это не такая уж плохая жизнь, когда действительно смиряешься. Думаешь, она лишена трагического своеобразия? Ошибаешься! О, ей свойственны свои наслаждения, свои удачи и восторги. Но ловцы и каратели душ за кулисами не дремлют. Мне показали, что эти наслаждения и удачи - липа. Зачем я их встретил? Зачем после стольких лет появилась Наташа? Я устроился, как мог, выпивал, у меня и женщины случались. Не обязательно тебе думать, что, мол, известного сорта. Совсем даже не следует тебе так думать. Да я со временем с Надей сошелся бы, это как пить дать. Но они все сломали, перевернули вверх дном. Этот их музей... Эта неожиданная встреча в зале музея... До нее я и не думал, не вспоминал о них, разве что в связи с гибелью Пети. А Петя погиб, уверяю тебя, это не простая смерть. Он погиб в борьбе с судьбой, судьба и погубила, доконала его. Меня же сгубила та ночь, когда я... Положим, я уже был у них в черном списке, ходил по лезвию бритвы, но разве нельзя было еще как-то исправить положение? Мне и удалось кое-что... Мы ведь уже прилегли с Наташей, так зачем, зачем этот Петя влез? Драться стал... Естественно, они от меня окончательно отвернулись, Наташа первая, да я и сам сбежал, сгорая от стыда. Получается, Петя все испортил и меня погубил? Но Петя умер, да будет земля ему пухом, и кто же в итоге виноват? Я бы уже ни на кого не думал, но после этой встречи в музее я только и думаю, что о них. Они-то меня и погубили.
Я заметил наставительно:
- Незачем было с этим ходить к Наде. Она тут при чем?
- Не усугубляй, не то я и на тебя буду думать. Ты при Пете был все равно что могильщик, а теперь меня решил похоронить? Мол, концы в воду, и никому уже в голову не придет, что у тех-то ручки совсем даже не чистые? Ты для них стараешься? Как это вышло? Обязанность они такую на тебя взвалили? Или ты доброволец, волонтер? Может, все просто оттого, что рыбак рыбака чует издалека? Я скажу следующее, я должен был с кем-то поделиться печальным грузом, легшим на душу, и не к тебе ведь идти. Таким, как ты, в самый раз писать мемуары. Выдумывать себе биографию, разные заслуги, регалии, а то и присваивать нагло чужие достижения. Сидят старички вроде тебя и строчат, мол, когда в расцвете сил и талантов... Когда прежний бесчеловечный режим сломался и рухнул под напором моих раздумий о его гнилой сути... Когда с вершины опыта и мудрости оглянулся на пройденный путь... Ты как Тургенев. Ты даже покрасивей его будешь. Но, посмотри, то затишье, то накануне. Все только промежуточное что-то, и ничего дельного, ударного, результативного.