Необычно. И дом ее казался весьма необычным в сравнении с тем, что Джон видел изо дня в день. Кабинеты сотрудников Воут, в которых Хоумлендеру приходилось бывать ранее, выглядели куда более дорогими. Столы из благородных пород дерева, натертые воском полы, панорамные виды из огромных блестящих окон. Жилище Софи казалось весьма скромным не то, что на их фоне, но и само по себе, обособленное от всего мира. Странно, но факт этот не заставил Джона в ней разочароваться.
– Давай я повешу твою куртку, – улыбнулась Софи, протягивая руку.
Но Хоумлендер пришел к ней в пальто. Он мягко улыбнулся, оглядывая хозяйку квартиры в ее алом платье, девушку, готовившуюся к этому вечеру не менее тщательно. Приятно было сознавать, что она нарядилась специально для него, даже не зная о том, что перед Софи могущественнейший из ныне живущих. «Наверное, я хорош сам по себе», – внезапно подумал Джон, радуясь своим же мыслям. Прежде ему никогда не приходилось отделять Хоумлендера – продукт Воут, занятный маскот, если угодно, и его самого, Джона, маленького напуганного мальчика, выросшего в лаборатории.
«Твой бренд – это Америка, улыбки, справедливость и радость, твой бренд – это надежда», – вспоминал он слова Мадлен. Но почему самого Джона так часто тянуло к чему-то совершенно противоположному, к чему-то, от чего обычный человек не испытывает эту самую радость? Да будем откровенны, даже его улыбка, настоящая улыбка, не отточенная перед зеркалом, выглядела весьма отталкивающе, больше походила на животный оскал.
Неважно. Плевать, что говорит Мадлен, ведь есть Софи, и Софи влюблена в него просто потому, что Джон есть. Сегодня все решится, сегодня он признается юной медсестре в том, кем являлся все это время, и Софи возрадуется пришествию своего нового Бога. Джон повторял заученную речь, пока летел сюда. Он расскажет о себе, а хозяйка маленькой квартирки, проникшись к нему еще большей симпатией, расскажет о том, какой супергероиней является, в чем ее способности, каков лимит сил и как они применяются в повседневной жизни. Об этой части плана он никому еще не рассказывал.
Софи не приглашала Джона к себе домой, долго не приглашала, и Хоумлендеру пришлось взять дела в свои руки. Как опытный «юрист», он посоветовал ей, своей клиентке, заключить договор на ее территории, используя игривый тон романтичного парня. Мадлен при обсуждении назвала этот ход лаконичным: «напроситься». Стиллвелл жутко злилась, узнавая все новые и новые подробности. «Ты же говорила, что все, что мне нужно сделать – заткнуть ее», – отвечал Хоумлендер, пытаясь отвязаться от ее бесконечных вопросов. «Как видишь, иск не попал в суд, я свое дело сделал». Джон хотел думать, что это от ревности, но на самом-то деле – из страха. Мадлен хорошо понимала, к чему может привести его скорый визит.
Хорошо, что все, что Стиллвелл могла сделать сейчас – это злиться. Злиться на саму себя или Хоумлендера, на Софи или Пучину – совершенно неважно. Джон прошел вперед по узкому коридору, в очередной раз отметив, что на стенах нет ни единой фотографии, только картины с изображениями то лошадей, то деревьев в далекой ирландской глуши. Удивительно, но скромная квартира Софи даже казалась ему по-своему уютной. У него самого никогда не было дома, на свете не существовало места, которое Джон мог назвать своим родным.
– У тебя очень милая квартирка, – поделился он, не в первый раз осматривая гостиную. – Все кажется таким… Знакомым.
– О, спасибо! Я… Я, знаешь, делала здесь ремонт сама.
Забавно. Хоумлендер никогда не чинил вещи, даже этого он не делал. Если подумать, за свою жизнь он не создал ничего, совершенно ничего. Джон был разрушительной силой. Творили за него менеджеры, ученые, врачи в стерильных кабинетах лаборатории, а он, Хоумлендер, величайший герой Америки и всего мира, по собственной воле только разрушал созданное менее успешными людьми.
Джон скривил губы, подумав об этом. Но сейчас-то все должно измениться, он построит что-то новое, своими руками создаст будущее для них двоих. Джон улыбнулся, вновь взглянув на хозяйку квартиры. Софи надела для него длинное темно-красное платье, весьма явный намек, она еще не подозревала о том, что Хоумлендеру он и не нужен. На ее тонкой изящной шее капелькой висел кулон с маленьким алмазом, он покоился в ямочке меж одной ключицей и другой.
Джон понимал, как девушка относится к нему, он слышал стук ее сердца, ловил взволнованные вздохи. Еще там, в захудалом дешевом кафе, пока Софи рассказывала печальную историю о падении его коллеги, Джон наслаждался столь быстрой победой. Тук-тук-тук, ты мне нравишься, тук-тук-тук, ты заставляешь меня краснеть, тук-тук-тук, возьми мою руку.
– Восхищает. Это – большая работа. Неужели хрупкой женщине может удаться справиться с ремонтом одной?
– Хрупкие женщины на многое способны, – улыбнулась Софи, приглашая своего гостя к столу, ей явно не хотелось развивать тему чьей-то хрупкости. – Ты, наверное, голоден. Я не была уверена в том, что это – уместно… Мы же просто обсуждаем предстоящий иск.
– Пожалуй, и действительно неуместно, но я очень надеялся на этот ужин, – признался Хоумлендер с улыбкой. – И принес с собой вино.
Скромная молодая медсестра не могла позволить себе эту марку. Джон воспользовался своими возможностями, он разузнал зарплату Софи, оставшуюся сумму учебного кредита, перспективы роста, записанное на нее имущество. Девушка, встретившая его так радушно, оказалась беднее церковной мыши, за душой у нее не лежало почти ничего. Если сравнивать ее доходы с сотрудниками Воут… Бедняжка. Если бы она только знала, что суперам деньги и не нужны.
– Я открою ее, – не спросил, а четко обозначил Хоумлендер.
Он, подобно любому ребенку, не умел ждать. Вот и сейчас Джон решил, что если Софи слегка опьянеет, можно будет начать этот долгий разговор раньше. «А что, если ее обмен веществ вообще не позволяет Софи пьянеть?», – спрашивал себя Хоумлендер. Он узнал о ее долгах, да, о скромных квадратных метрах, о характере ее работы, о коллегах и немногочисленных знакомых, но о семье, о возможностях… Когда Джон сунулся в базу – все записи об именно этих Смиттах оказались засекречены. Хоумлендер решил, что все потому, что сведения о незарегистрированных суперах скрывают, он не мог и подумать, что все лишь из-за одного – нелепой смерти. У Воут много секретов, даже он, лучший из лучших, не ко всем имел доступ.
В предложенные Софи бокалы Джон разлил вино. На кухне девушка зажгла свечи, плавящийся воск испускал запах ванили. Вино. Розовое полусладкое. Мадлен как-то говорила, что пить сладкое вино – моветон, но сегодня он не хотел ее слушать, не хотел даже думать о Мадлен и ее тонких злых губах, о голосе, что раньше будоражил воображение. Хозяйка квартиры сделала пару глотков, и Джон наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц.
Она не так безупречна, как сам Хоумлендер, как выведенный в стерильной лаборатории экземпляр, дитя научного прогресса и человеческого любопытства. Носик у Софи оказался с небольшим горбиком, губы – с асимметрией, тонкие и почти бесцветные… Почему же тогда Джону она казалась такой прекрасной? От нее вовсе не веяло могуществом сверхчеловека.
«А может… Может и не потому, что в ее руках те же возможности?», – спросил он сам себя. Софи была единственным человеком, знавшим Хоумлендера лишь под его новеньким альтер-эго, а смотрела она на Джона так, будто понимала, кто он есть и чего заслуживает. Величайший из ныне живущих. Хоумлендер не понимал, что Софи привлекает его своим сходством с тетей, заботившейся о нем в раннем детстве, что она нравится ему потому, что была ласкова в тот день, когда он впервые ее встретил.
Он не пытался разобраться. Джон знал только одно, знал, что нравится ей, нравится и со следами усталости на лице, и не живя в смотрящей на мир сверху вниз башне, не летая над головами зевак. Это – пьянящее чувство, часто недоступное «богам», наконец пало на него свыше.