— Значит, это всё правда, — ошалело протянула я. Офигеть: отец оборотень и я, получается, их полукровка.
— Я не верила твоей матери, когда она мне рассказала про твоего отца, — процедила бабушка. — Я думала — Люда преувеличивает, выдумывает. Она не могла спать с твоим отцом, а он… он был на ней помешан. И наказывал её за её болезнь. Изменял, не отпуская от себя. Когда же он срывался, когда она пораненная приходила ко мне, я пыталась убедить её сохранить семью.
Бабуля отшвырнула нож и высокомерно посмотрела на меня.
— Понимаешь, мы в те года только благодаря Толику нормально и жили. Пока остальные жрали дешевые макароны без масла да колготки годами штопали, твой отец хорошо обеспечивал своих родных и близких. Ты этого, конечно, не помнишь, слишком маленькая была, но тогда всё было по- другому. И мы хотели для Люды как лучше.
— Как часто отец насиловал маму? — спросила я, пропустив мимо бабушкины слова про макароны. — Я запомнила только ту, последнюю ночь, но, может, их было много — таких ночей.
А ведь мама не была ни оборотнем, ни полукровкой — и заживало у неё совсем не так быстро, как у меня. Бедная моя мамочка.
— Два раза, — нахмурилась бабушка. — Спустя полгода после твоего рождения и тогда, перед твоим десятилетием…
Бабушка тяжело вздохнула.
— Я так виновата перед Людочкой! Мне бы ей поверить, когда она рассказала всю правду. Но… я тогда решила, что моя дочка это выдумала, стараясь так глупо, по — дурацки оговорить своего супруга: кто бы из нормальных людей поверил в то, что Толя иногда превращается в чудовище? Он ведь стольких баб переимел — и ни одна, кроме твоей матери, не жаловалась! Вот так и вышло, что я поверила ей слишком поздно.
— Бабушка, почему ты всё это время молчала? Ладно, пока я росла, но потом?
Я ведь почти полжизни думала, что медленно схожу с ума. Боялась, что меня упекут в психушку. По этой же причине никогда не веселилась с подружками, никогда не встречалась с парнями… Да я даже думать о том, чтобы завести ребенка, себе запрещала, понимая, что не хочу передавать ему свою болезнь!
Бабушка криво усмехнулась.
— В тебе не было ничего от твоего отца, ты была полностью нашей… Похожая на маму, серьёзная маленькая девочка. Мы с дедом сразу договорились, что не станем тебе ни о чем таком рассказывать и постараемся смягчить отдельные моменты, которые ты запомнила. Нам хотелось, чтобы дочка нашей Людочки была счастлива.
Бабуля хмыкнула.
— Кто же знал, что и в тебе проснётся это чудовище. Я ведь видела его, Тольку… Он приходил к нам — его вовремя усыпили подручные Баева.
— Что?
Я почувствовала, как по моему лицу бегут солёные, горячие слезы.
— Бабушка, о чем ты таком говоришь? Где сейчас мой отец?
— То есть, — прищурилась бабушка. — Ты к нам сегодня не из-за Людочки приехала. Не её помянуть, а выспросить про своего отца — убийцу?
Бабушка медленно надвигалась на меня
— Неблагодарная, черствая девка. — Размахнувшись, бабушка залепила мне болезненную пощечину. — Ты только внешне похожа на мою дочку, а нутром пошла в этого монстра. Надо было сразу отдать тебя оборотням — и забыть о тебе ещё тогда… Но мы с дедом до последнего надеялись.
Я их последних сил сдержала рвущиеся наружу звериные когти.
— Можешь растерзать меня сейчас, — словно почуяв близость моего «сумасшествия», фыркнула бабушка. — Но я всего лишь сказала правду.
Она хрипло рассмеялась.
— Твоего отца уже нет в живых. Его «родственнички» позаботились об этом.
— Почему? — тихо спросила я. — Что он такого сделал?
— Он убил твою мать, — рявкнула бабушка. — А ты его дочь. Продолжение зверя, убийцы и насильника.
Она указала мне рукой на дверь.
— Убирайся отсюда, выкормыш зверя. И чтобы я больше никогда тебя не видела. У нас больше нет внучки.
Я растеряно смотрела на бабушку, ещё не до конца осознав, что она говорит это всерьёз.
— Бабуля… — жалобно протянула я.
— Ты не достойна иметь внешность моей дочери, — сморщила нос бабушка.
Я как — то нескладно поднявшись из-за стола, все ещё не понимая, что бабуля, которая меня вырастила, которая столько лет заботилась обо мне как вторая мать, сейчас не шутит.
Молча прошла в коридор и принялась одеваться.
— Подожди, — крикнула бабушка, когда я уже была на пороге. С зажатым в руке ножом она осторожно протиснулась через узкий коридор в комнату — и вернулась оттуда с обыкновенной тонкой тетрадью в двенадцать листов. Тетрадка была старая, с выгоревшей на солнце обложкой, и таблицей умножения сзади.