Примерно шесть недель ничего не происходило. Потом однажды утром мистера Холта вызвали в сопровождении майора в Манпхо, который был в трех четвертях часа ходьбы от нашего дома. Он возвратился во второй половине дня, очень довольный «выходом в свет». Он виделся с приятным молодым русским, который говорил по-английски. Холта спрашивали, как тот относится к войне, дали почитать кое-какой пропагандистский материал и спросили, не хочет ли мистер Холт подписать заявление, осуждающее войну в Корее. Он отказался, сославшись на то, что является представителем правительства Великобритании и не может подписывать документы такого рода без санкции своего руководства. Молодой человек не настаивал. Мистер Холт воспользовался случаем, чтобы попросить ручку и бумагу, и написал гневный протест в советское посольство в Пхеньяне против нашего заключения. Прежде чем отправить назад, ему дали обед, состоявший из супа, мяса и настоящего чая.
На следующее утро пришел мой черед идти в Манпхо. Город располагается на Ялуцзяне, в том месте, где реку пересекает железнодорожная ветка, главная транспортная артерия между Кореей и Китаем. Поэтому мост был одной из важнейших целей американских ВВС, и бомбежки почти не прекращались. Иногда мост выходил из строя на несколько недель, а однажды — на несколько месяцев. Часто бомбы попадали на город, и он весь лежал в руинах. Лишь несколько домов здесь сохранилось в целости, к одному из них меня и подвел майор, проводив в комнату на втором этаже. Она была почти пустая, вся меблировка состояла из стола, кровати и двух стульев. Когда я зашел, с кровати поднялся европеец, которого я счел русским. Он по-русски предложил мне сесть, а сам устроился на стуле напротив. Это был явно не тот человек, которого описал мистер Холт, а большой плотный мужчина лет сорока — сорока пяти, с бледным цветом лица. У него были две особенности: он был совершенно лысый, похож на киноактера Эрика фон Строхейма, и по одному ему известной причине не носил носков. Он не представился, но много лет спустя я узнал, что он тогда был начальником отделения КГБ в Приморье. Он достал мою записку и довольно дружелюбно поинтересовался, что я хотел сообщить. Я сказал, что был не столько вице-консулом, сколько сотрудником СИС и хотел бы предложить свои услуги советским властям. Я объяснил почему, а закончил условиями, на которых был готов работать. Они были таковы:
а) я готов предоставлять информацию о разведывательных операциях против СССР, других социалистических стран и мирового коммунистического движения, но не против каких-либо других стран;
б) за службу я не приму ни денег, ни другого материального вознаграждения;
в) я не должен быть ни под каким видом ни освобожден раньше своих друзей, ни выделен какими-либо привилегиями, пусть со мной обращаются так же, как с остальными пленниками, о чьих разговорах или действиях я не намерен ничего сообщать.
Чтобы предупредить возможное недопонимание, хочу особо остановиться на пункте «б». Все время, пока я тайно сотрудничал с КГБ, я не получал от этой организации ни пенни. Когда я в конце концов оказался в Москве после побега из Уормвуд-Скрабс, мне дали квартиру, за которую я вношу квартплату, и скромную сумму денег на обустройство. Позже мне назначили пенсию, которую я получаю до сих пор. Сверх этого я зарабатываю деньги на своей работе. Но пока я служил в СИС, КГБ мне ничего не платил. Мои поступки были продиктованы только идеологическими соображениями, но никогда — материальной выгодой.
Начальник КГБ, как я его называл про себя, слушал внимательно, иногда прерывая мою речь уточняющими вопросами, а потом попросил меня написать все, что я только что сказал, по-английски и ненадолго вышел. Вернувшись, он стал расспрашивать о моей прежней жизни, войне, работе в разведке. Пока мы беседовали, вошел молодой светловолосый русский с открытым лицом, который, как объяснил кэгэбист, будет опрашивать моих товарищей по несчастью. Нам же, возможно, предстоит встретиться несколько раз, чтобы обсудить все вопросы, а это займет определенное время. Собеседование кончилось. Дома я рассказал, что виделся с тем же молодым человеком, что и мистер Холт, что мне тоже предлагали подписать заявление против войны и я отказался.
В течение нескольких следующих дней мои друзья, кроме двух женщин, все по очереди побывали в Манпхо. По возвращении они рассказывали одно и то же. Филип Дин тут же дал русскому имя героя одной из новелл — «Кузьма Кузьмич», и с тех пор мы его так и звали. Дин был прекрасным пародистом и отлично изображал молодого человека, особенно то, как он говорил, и мы здорово веселились по этому поводу.
Всего нас вызывали по три или четыре раза, и дело растянулось на несколько месяцев. Я все время встречался с моим начальником КГБ, а остальные — с «Кузьмой Кузьмичом». Один раз меня попросили написать все, что я знаю, о структуре СИС. Когда я вернулся в Англию, понял, что их интересовали не факты, которых было и так достаточно в сообщениях Филби и других агентов, русские хотели проверить, говорю ли я правду. Они предполагали, что мое предложение — провокация, задуманная мистером Холтом. Я это, естественно, отрицал, и мне поверили. В последний раз начальник КГБ сказал, что предложение принято и, когда придет время, со мной свяжутся. Он даже прошелся со мной полдороги к дому, говорил очень тепло, а на прощание расцеловал в обе щеки.
Вспоминаю еще один разговор с ним. Речь шла о Сталине. Я сказал, что не могу понять, почему он окружен таким необыкновенным поклонением. Это казалось мне противоречащим коммунистической теории, учившей, что историей движут массы, а не выдающиеся личности. И хотя, например, Черчилля уважали и восхищались тем, что он сделал во время войны, но, когда ока кончилась, премьер-министр был смещен большинством голосов. Уподобление человека Богу было, по-моему, тем, что Запад просто не в состоянии понять. Больше того, я не видел в этом необходимости. Начальник КГБ пробурчал что-то о других традициях, но воспринял мои замечания хорошо, и мне показалось, что он со мной согласен.
Так первая часть задуманного плана была осуществлена. К счастью, друзья ничего не заподозрили, иначе с самого начала план бы провалился. Мы жили в тесноте, постоянно и очень близко общались друг с другом, и мне приходилось все время следить, не изменилось ли мое поведение и совпадают ли с другими мои пересказы бесед в Манпхо. Это было не слишком трудно. Все рассказывали одно и то же, и я, изменив мелкие детали, повторял чужие истории. Все считали, что я, как и остальные, вижусь с «Кузьмой Кузьмичом», мы говорим о том же самом, он задает мне те же вопросы. Я ни разу не дал повода думать по-другому.
Теперь я чувствовал огромное облегчение. Внутренняя борьба закончилась. Меня приняли. Пути назад нет. Я мог смотреть на себя как на одного из миллионов людей, которые активно строили новое, более справедливое общество. Жизнь моя больше не будет прежней. У меня теперь появилась цель. Все встало на свои места.
Не могу сказать, что тогда или позже чувствовал угрызения совести в отношении моих друзей-пленников. Я не причинил им никакого вреда, не пользовался ими для своих целей.
Оглядываясь назад, я всегда удивляюсь, как мне удавалось и тогда и потом так удачно избегать разоблачения. Но с обманом дело обстоит так: начав, приходится продолжать обманывать, нравится вам это или нет. Не мог же я в один прекрасный день вдруг сказать людям: «Знаете, я — советский агент». А если бы и сказал, то мне никто бы не поверил и решили бы, что у меня не все дома. В любом случае последствия были бы серьезными. Не следует забывать, что я с юности привык к обману, хотя и не такого масштаба. Когда я был курьером в голландском подполье, то изображал школьника, несущего в ранце учебники, а не запрещенные листовки или разведсообщения. Каковы бы ни были мои мотивы, я уже тогда обманывал людей. Позже, когда я работал в СИС, то говорил всем, включая мать и сестер, что служу в МИД. Когда выбираешь профессию разведчика, надо быть готовым ко лжи и обману, а если у кого-то есть сомнения на этот счет, то стоит подыскать другую работу. Потом в игру вступает другой важный психологический фактор. Офицеру разведки, любому разведчику по характеру своей работы приходится делать то, что в обыденной жизни приводит к столкновению с законом. Иногда приходится вскрывать чужие письма, подслушивать телефонные разговоры, искать компроматы, принуждать, шантажировать, а в исключительных случаях и организовывать политические убийства или замышлять террористические акты. Все время приходится развращать людей, разными способами склонять их к нарушению закона и нелояльным по отношению к собственной стране и правительству поступкам.