Но он ведь убийца, напомнила себе Хедер, механически вытирая платком капли пота над мучительно вздернутой верхней губой больного. У него, конечно же, есть враги. Он уже пришел сюда не здоровым.
А что, если как раз и пришел умирать?
Она и испугалась и разгневалась. Тоже мне, нашел богадельню! Не-ет, пора ставить его на ноги, либо вышвыривать прочь. Хватит сентиментальных воспоминаний. Все, когда болеют, беззащитны, а вот оклемается — еще кого-нибудь придушит.
Опустившись на кресло, Хедер расслабилась и позволила себе задремать.
Резкий звук удара подбросил ее с кресла буквально через каких-нибудь час-полтора.
— М-м… — простонал Джерард. Еще один глухой удар в стенку.
— Меж… мирье, — выдохнул он.
И открыл глаза. Измученные, но вполне вменяемые. Горячечный блеск этих глаз несколько пристыдил Хедер за недавние мысли.
— Холодно, — сказал Джерард и легонько потрогал пальцами скомканную простыню под собой. Потом болезненно прищурился на открытое окно.
— Сейчас, — кивнула Хедер, — подожди.
Тень, бледная, большеглазая, молчаливая и деликатная, все это время простоявшая за неплотно запертой дверью, проскользнула внутрь.
Хедер, зевнув, спросила себя, прошли ли последствия выпитой бутылки, или она до сих пор пьяна.
— Ты что, Рэми? — шепотом сказала мадам тени.
Сквозь фарфоровую прозрачность кожи можно было, наверное, разглядеть узор на стене за ее спиной.
— Он болен? — вопросом на вопрос ответила тень. Хедер медленно оглянулась. Джерарда трясло в лихорадке, и вторая спинка кровати, в которую он вцепился в попытке унять безумную дрожь, уже намеревалась отправиться вслед первой.
— Нездоров, — согласилась мистресса и опять зевнула.
— Мадам Хедер… Вы идите, поспите… я… я могу тут посидеть. Нет, правда.
Мистресса слегка скосила глаза в сторону больного — и обнаружила его если не в обмороке, то в весьма глубоком сне. Краткий миг лихорадки прошел.
— Нет, Рэми. Я не устала. Я сейчас вернусь. Наконец-то, шатаясь, она покинула чертову комнатенку. Кликнула охрипшим голосом горничных и кухарку, велела готовить чистую постель, горячую ванну и горячую пищу. Зашла к себе, подхватила первое попавшееся одеяло. И неохотно двинулась обратно. Не в ее годы ухаживать ночи напролет за такими большими и капризными детьми. Хватает и пчелок, которые уже скопились у подножия лестницы, глядя заспанными и трогательными глазами осиротевших дьяволят. Утро перед большим представлением, а мистресса не только не строит всех у станка, а и сама еле-еле держится на ногах, имея странновато перегулявший вид.
— Нам идти разогреваться? — робко поинтересовались пчелки. — Да, мадам?
— Костюмы в порядке? — еле ворочая языком, спросила Хедер.
— Да.
— Идите. Сегодня с вами весь класс отработает… Бьянка.
— Вы плохо себя чувствуете, мадам? — защебетали девушки. — Что с вами?
— Идите! — повысила она голос. — Я в порядке! В доказательство она споткнулась о первую же ступеньку.
— Ванная готова! — крикнула сверху горничная.
Танцовщицы неохотно двинулись в класс, подгоняемые обрадованной Бьянкой. Но парочка, юркие и стройные, точно водяные змейки, спрятались в одной из комнат и, выждав время, двинулись за Хедер. Это вообще-то их дом, их театр, и их мистресса. Чего она там удумала?
Разумеется, Моран и Гейл успели к нужному моменту. Мадам Хедер собственными руками, будто какая-то горничная, перестилала постель и швыряла скомканное нечистое белье на пол. Занимая всю комнатку, исходила паром бадья на колесиках.
— Джерард, можешь сам дойти? — мягко спрашивала Хедер.
С кровати поднялся высокий мужчина, ухватился за бортик ванной, постоял так некоторое время и через силу дернул на поясе узел простыни.
Моран и Гейл затаили дыхание, но тут проклятый сквозняк захлопнул дверь! Близняшки аж укусили пальцы, чтоб не завопить от разочарования. Издевательски прозвучал весомый плюх. Ч-черти болотные! Зря опоздали в класс.
Тем же утром Хедер окончательно раздала указания, отправилась к себе, проспала десять часов и явилась к вечернему представлению, чтобы после него устроить абсолютно шикарный разгон. Девицы ощутили на загривках знакомую жесткую руку и посветлели лицами.
— Да, мадам, конечно, мадам, — смиренно повторяли они. — Мы поняли, мадам, мы проработаем, исправим, выучим.
Хедер совсем не желала видеть неудобного гостя, но спустя пять дней он сам возник на пороге ее комнаты.
Мистресса оторвала взгляд от бухгалтерской книги, сняла очки и с усилием приподняла голову на затекшей шее.
Да, он, конечно, похудел, зато двигался легко и гибко, не так деревянно, как в тот день, первый день их встречи в кабаре. Гладко выбритое лицо с точечками порезов обрамляли пряди блестящих и чистых, пусть и не столь идеально уложенных волос. Наоборот, Хедер удивлялась, как это ему удавалось превратить свои кудри в такую гладкую и совершенную прическу. Одежда, правда, выглядела смешно. Ранее брюки сидели как вторая кожа, теперь — болтались в поясе. Этот эффект был менее заметен на рубашке. Но жалким Джерард не выглядел. Ослабевшим. Сосредоточенным. Другим.
Молча он подошел, присел в ногах мистрессы. Взял ее руку и приложил к своей груди. Как тогда, неделю назад.
На этот раз в ладонь ударилось — упругое, размеренное. Хедер сглотнула. Неделю назад клетка его груди была пуста, как у выпотрошенного мертвеца в анатомическом театре. Сейчас там билось…
— Сердце, — вздохнул Джерард. — Видишь, Хедер — сердце. Мне нужно было место. Убежище. Я виноват, знаю. Теперь — знаю. Тогда… Понимаешь, с сердцем все немного иначе.
Она начинала понимать его сбивчивую, изобилующую невнятными намеками речь. Или думала, что понимает.
— Болезнь — поэтому? — спросила женщина.
— Поэтому. И не только. Я опоздал, оно остыло. Очень больно.
— Что теперь?
— Теперь?
Он поджал губы и забавно почесал подбородок.
— Надо привыкнуть… Три месяца еще с сердцем.
— А потом? Без — сердца?
— Три года. Десять — предел.
— Всю жизнь? По очереди?
— Всю.
— Но… где же оно было?
— В шкатулке.
— В шкатулке?! Разве такое возможно? И Эрфан?
— У Эрфана шкатулки не было, — дернувшись, сказал Джерард, — там нечего было хранить. Его учитель отдал эту игрушку Межмирью. Эрфан же пожалел меня, Хедер. Не знаю, почему.
Мадам перестала пытаться понять, и теперь старалась просто проглотить информацию, как отвратительную, но необходимую пилюлю, не выведывая рецепт, чтоб и вовсе не вытошнило. Взгляд Джерарда — чистый, как листва после дождя, немного растерянный, со светлыми искорками, принадлежал будто бы совсем другому человеку. Некоторые морщинки разгладились, смягчилась линия скул и подбородка.
Сегодня, сейчас, она уже могла бы сказать, сколько ему лет.
— Сними маску, — вдруг сказала Хедер, испытующе глядя на своего гостя. — Для меня. Здесь ты в безопасности, и никто не войдет, и я не склонна к пустой болтовне. Сними.
Ресницы Джерарда мгновенно опустились. Губы — окаменели. Она растолковала это по-своему.
— У меня была долгая жизнь, и мои глаза наблюдали не только мраморные статуи. Всякое случается с людьми. Клянусь, что не оскорблю тебя своей реакцией, что бы там ни было.
— Сними сама, — сказал он на выдохе. — Давай.
Хедер порывисто привстала, подняла его, усадила на свой диванчик. И решительно зарылась пальцами в жестковатые темные волосы. Остановилась. Потрогала рельефно обработанные камни, нахмурилась. Вгляделась. Дернулась, как от удара. Помотала головой, чтобы отогнать навязчивую, как оса, мысль. Джерард был покорен, и в покорности его таилась опасность, подобно скорпиону в нагретом камне.