Он отошел на шаг в сторону, чтобы уступить мне место.
— Оставь пожалуйста в покое плесень, — грубо сказал я и посмотрел на светлое пятно южнее Каппы.
— Эта ядерная реакция разыгралась примерно сто лет тому назад, — сказал Чи. — Повышение интенсивности такой звезды в сорок миллионов раз превышает первоначальную величину.
— Я в этом не сильно разбираюсь, — ответила Соня.
— Я тоже нет, — заметил Гиула, — и это меня не интересует. В сорок или в сто миллионов больше — какая важность.
— Нашему Солнцу пришлось бы светить примерно сто миллионов, чтобы произвести энергию, которая образуется при возникновении Суперновой, — объяснил Чи.
Я думал, есть вещи поинтереснее, чем дебаты об этом светлом пятне, например, Соня, ее кожа мягкая словно шелк…
— Вся наша Солнечная система ничтожно мала по сравнению с размерами, которых достигает такая звезда…
Что Солнечная система по сравнению с ее глазами…
— Пожалуйста, Соня.
Я уступил ей место и словно ненамеренно дотронулся ее руки. Чувствовала ли она, о чем я думал? Паганини забрался в люк.
— Я тоже хочу посмотреть, — прокряхтел он. — Что новенького на Земле?
— Мы смотрим не на Землю, Паганини, — сказал я, — она не так важна. Мы наблюдаем Суперновую.
— Это хорошо, — пробормотал он, — Суперновая — я озвучу ее. Моя третья часть целиком посвящена радиоактивности. А в завершение последует маленький пассаж из концерта для скрипки E-Мажор. Стюарт, ты знаешь это место, ты тоже, Соня…
Он вдруг начал напевать чудесное адагио второй части с необыкновенной нежностью и самоотдачей. Непонятно, что происходило в его больном черепе. Едва он закончил, он снова начал сквернословить. Он посмотрел на новую.
— Праматерия, адская глотка, протоны, дерьмовый мир! Ах, Соня, мой солнечный луч!
— Заткни сейчас же свой рот, — сказал Чи.
Но Паганини не заткнулся.
— Эй, Стюарт, ты знаешь, что прекрасно?
— Да, я думаю ты знаешь, что прекрасно, Паганини.
— Ты ничего не знаешь, скажу я тебе…
— Молчи, Дали! — крикнула Соня.
— Но я хочу сказать это! — упрямо настаивал он.
— Ты должен замолчать.
Соня схватила его за руку и хотела утащить прочь. Он вырвался.
— Я скажу ему наушко. Он должен знать, что прекрасно.
Он подошел ко мне и что-то прошептал на ухо.
— Конечно, что прекрасно, — сказал я.
— то он сказал? — спросил Гиула.
— Прекратите же наконец эту болтовню, — вспылила Соня.
— Я озвучу всю Вселенную! — возвестил Паганини. — Никто не видит то, что я вижу, и никто не чувствует то, что я чувствую.
— Да, ты ангел мудрости, — сказал Гиула, — а теперь исчезни, работай дальше над своей симфонией.
— Помоги мне, Соня, у меня болит голова. Пойдем, мне нужна твоя помощь.
— Он лжет, — сказал я, — у него не болит голова.
Паганини посмотрел на меня дельфийской улыбкой.
— Соня, моя голова ужасно болит.
— Сатана послал его к нам на борт, — крикнул я, когда Соня действительно последовала за ним.
— Он действительно страдает, — сказал Чи.
Гиула засмеялся.
— Ты страдаешь, Чи. Пару недель назад я тоже думал, что она святая. Но у нее нет сердца. Были бы мы на Земле, я бы нашел для нее название..
Чи вдруг вскочил, и не успел Гиула оглянуться, как получил две оплеухи. Чи продолжил бы избивать его, но состояние неуверенности остановило его.
— Гиула, — взволнованно сказал он, — я тебе врежу, если ты сделаешь еще одно замечание о Соне!
Гиула побледнел, и я тоже испугался. Таким я Чи еще не видел.
— Я больше ничего не скажу, — заверил Гиула, — я больше не скажу ни слова.
Чи посмотрел на меня. Он постарался говорить спокойно, когда произнес: «Ты прав, она не святая, потому что она гораздо больше. Она человек, и ты должен склониться перед ней на колени, мы все должны. Когда б мы были на Земле, того, что только что произошло, не было бы вовсе. У тебя бы не сорвалось с губ это замечание, а я бы не ударил тебя. Эти несколько месяцев изменили нас — и не в хорошую сторону. Что будет из нас? Перед нами длинный путь. Мы должны прожить его до конца — как люди. Я хочу, чтобы ты всегда думал об этом, Гиула, это касается всех нас. Или мы постоянно будем осознавать это, или же мы вернемся обратно на круг, из которого однажды появилось человечество».
Он вылез из каюты.
— Ты понял, что он имел в виду? — спросил Гиула.
— Да, — сказал я.
Девятнадцатое марта
Постепенно в нас затих внутренний бунт. Мы больше не протестируем, мы смирились с неизбежным. Во всяком случае, я смирился. В нас еще живы воспоминания, но этот мир стал не таким страшным. Монотонность начинает сковывать наш дух.