— Кто знает, — ответил Джефсон, — все возможно. Я больше не могу выносить эти звезды. Постоянно одна и та же картина! Если бы я догадывался об этом раньше…
Они молчали. Их глаза болели от призрачного танца огней, который выплясывали вокруг них созвездия.
— Это смешно, — сказал Джефсон, — раньше я всегда говорил: Я люблю то да се, я люблю свою жену и не знаю, что там еще. Теперь меня все это больше не интересует. Я только хочу вернуться на Землю. Представь, ты бы стал говорить дома об этой планете; нас бы приняли за сумасшедших. Что значит Земля, можно понять только с этой перспективы.
— Хотел бы я, чтобы это не потребовалось, — сказал Седрик. — Порой я боюсь, что ты оказался прав со своим подозрением. Кто знает, найдем ли мы их когда-нибудь.
— Я боюсь немного другого. Ты когда-нибудь думал о том, что мы можем больше никогда не вернуться? Мы уже целую вечность в пути…
— Мы вернемся обратно, наша программное управление работает как часы, все рассчитано.
Это должно было прозвучать убедительно, но его голос прозвучал несколько неуверенно.
Генри Джефсон ответил: «Да, все точно рассчитано, как и на „Дарвине“. Случай не поддается расчетам. Есть нечто, что нельзя охватить разумом. Тогда остается только надежда или даже вера…»
Седрик не ответил. Он уже несколько раз заставал Джефсона с сомкнутыми ладонями. Он мог верить и молиться, но судьба и успех этой экспедиции были связаны с расчетами. Он игнорировал ощущения своего товарища, а тот еще никогда не клонил к этому в разговоре. Немного погодя Джефсон сказал: «Не лучше ли было бы прекратить поиски, Седрик? То, что мы делаем, порой кажется мне вызовом…»
— Нет! — Седрик посмотрел на него. — Больше нет пути назад, Генри. Как будем дальше жить на Земле, если сейчас сдадимся? Ты когда-нибудь думал об этом? Я бы не смог больше никому в глаза посмотреть. Нет, тогда уж лучше сдохнуть здесь. Только мы можем спасти их, мы одни.
— Только мы, — пробормотал Джефсон, — как это звучит: мы, уподобились богам. Но даже радиосигналы исходили не от них. Где же они тогда, где? Я вижу только бесконечность, непостижимая, непонятная. Есть нечто, существующее независимо от нашего сознания. Назови это что-то как хочешь, Богом, случаем или понятием, которое нельзя охватить разумом, которое поддерживает этот порядок. Правильно ли легкомысленно перешагивать через это? Достаточно того, что мы полагаемся на компьютеры?
Седрик ответил: «На это я не могу дать тебе ответ, Генри, потому что у меня нет таких проблем. Я полагаюсь на расчеты. Если ты черпаешь силы из других источников — пожалуйста… Я на это не способен. Если бы у меня были такие способности, я бы стал физиком. Я хочу понять сущность материи, знать, из чего она состоит и почему она ведет себя так и не иначе. Это же самообман, говорить о непостижимой бесконечности или конечности. Не лежит ли эта бесконечность далеко за пределами наших знаний? Чем больше мы проникаем в природные явления, тем больше мы их и понимаем — их закономерности и их противоречия…
— И все же не приближаемся к правде.
— Может быть мы никогда не найдем ее, но мы приблизимся к ней.
— И не найдем ответа, — сказал Джефсон. — Через сто или тысячу лет люди все еще не найдут ответ на вопрос о боге, потому что одного разума не достаточно, чтобы понять, что там, что существует независимо от нашей воли и нашего рассудка разума.
Седрик пожал плечами. Какая тема, подумал он. Мы торчим в этой металлической капсуле, и бог не направляет этот кораблем своим перстом к цели. Бог создал людей по своему образу и подобию? Нет, совсем наоборот, люди создали своих богов по своему образу и подобию… Вдруг до их кабины донеслось пение. Оба прислушались. Им был знаком и голос и мелодия. Дамар пел свою песню, текст которой никто не понимал. Это была унылая песня, жалостливая и монотонная. Он уже часто пел ее, но голос Дамара был не очень-то приятным. Какое-то время они прислушались, затем Джефсон застонал.
— Почему он постоянно поет, Седрик? Разве нет никакого другого занятия? Почему он не читает?"
— Он сейчас перестанет, — сказал Седрик. И действительно, Дамар немного погодя перестал.
— За этим последует пауза в пять тактов.
Джефсон посчитал, но Дамар не торопился.
— Наконец-то, он прекратил…
В этот момент Дамар пропел новую строфу, песни, у которой, очевидно, не было конца и текст которой он мог варьировать по своему усмотрению.
— Прекрати! — заорал Джефсон, — эй, Дамар, заткни же ты, наконец, свой рот!
Пение прекратилось, но всего лишь на мгновение.