— Но это уже слишком! — Гиула обозлился. — Он перекрывает нам кислород, но мы не можем обвинять его. Может быть нам еще извиниться перед ним? Я клянусь тебе, Соня, я убью его, если поймаю его с поличным за совершением подобного покушения.
Я согласился с Гиулой, и Чи тоже сказал: «Соня, если повреждение головного мозга действует таким образом, тогда мы должны были бы строже охранять его.
— Что ужаснее всего, что при этом с ним можно говорить как с разумным человеком, — сказал я.
— И вы только что это не сделали, — сказала Соня. — Это моя вина. Мне следовало объяснить ему, почему он мог получить только одну порцию. Он же все понимает. Я сейчас поговорю с ним и сделаю ему укол успокоительного.
Слабое утешение, подумал я, никто не мог знать, какую чертовщину он придумывал на следующий раз.
— Может быть он увидит нас этим, когда мы будем спать.
— Больше не может случиться так, что мы все заснем в одно и то же время, — сказал Чи, — с сегодняшнего дня мы больше не спустим с него глаз.
— Еще важнее то, чтобы мы не подали вид, что мы знаем и думаем о его болезни, — объяснила Соня. — Поддакивайте, льстите ему и говорите с ним как с нормальным. Роджер, раньше ты часто разговаривал с ним о его музыке. Продолжай делать это.
Я кивнул и подумал: Чудесное рождество и еще более прекрасное будущее. Было бы лучше, если бы Соня не разбудила его из его бессознательного состояния. Паганини был в лазарете. Он читал и не обращал никакого внимания на нас.
— Мы не помешаем? — с иронией спросил Гиула. — Можно подойти поближе?
Когда он не получил ответа, он заорал: «Я тебя что-то спросил, ты проклятый дурак!»
— Гиула! — Соня с упреком посмотрела на него.
— Гиула невежливый человек, — сказал Паганини, — сделай ему укол, Соня.
Гиула отчаянно засмеялся.
— Вот вам и его болезнь. Этот лицемер точно знает, что делает. Нам следовало бы устроить тюрьму в одной из кают и запереть его там.
— Тебя нужно запереть, — затрещал больной, — ты болен, ты страдаешь от своего человеческого происхождения. Куда бы не приходили люди — первый дом, которые они строят это тюрьма. Но разве не все мы заключенные, Чи?
— Да, Паганини, ты прав, мы все заключенные. Скажи, почему ты только что пытался выпустить воздух?
— Но друзья, — воскликнул Паганини и невинно улыбнулся, — разве вы больше не понимаете шуток? Шутка, ничего более. Дай мне немного вина, Соня.
— Он не получит ни глотка, — крикнул Гиула.
Соня беспомощно посмотрела на меня.
— Сделай ему инъекцию, — посоветовал я.
— Я хочу вина!
— Пойдем, примешь свое лекарство, — попросило Соня.
Я наблюдал за ним. Его лицо покраснело. Оно было таким же, как и только что, всегда, когда он пререкался, он терял всяческий контроль над собой. Он снова начал сквернословить и браниться, и требовал вина.
— Я не хочу лекарство, я хочу вина. Вы, змеи, что вам здесь надо? Кто вы вообще такие?
— Твои спутники, — сказал я, — мы хотим помочь тебе, Паганини, послушай хотя бы Соню.
— Нет, нет, вы хотите убить меня, по вам это видно…
— Теперь еще и это! — простонал Гиула.
Соня хотела забрать у него транскапус, он оказался быстрее и прижал прибор к себе.
— Что он читает? — поинтересовался Чи.
— Это стихотворения, — ответила Соня.
— И Земля потрескалась и повсюду был дым и огонь, — кряхтел Паганини: — Когда они спички нашли, была голова их еще слишком мелкою, а ненависть слишком большой. Любовью насытились они; и спичку зажгли, и стали подобными Богу людьми, затем они вновь стали рыбами, черепахами, динозаврами, птахами. Воистину, велик человек. Взгляните туда, вниз на Землю, ее больше нет.
— Она все еще на своем прежнем месте, Паганини, — сказал я и Соне: «Забери у него, ради бога, транскапус. Он все больше сходит с ума».
— Где бог? — по-идиотски спросил больной. — Его здесь нет, Стюарт, он занят. Но я буду замещать его, потому что я человек. Я уничтожу «Чарльз Дарвин»…
— А я сверну тебе шею! — крикнул Чи. — Он действительно опасен, его больше нельзя оставлять без присмотра.
Паганини захихикал.
— У меня есть право уничтожать, потому что я человек. Я уничтожу эту омерзительную звезду, и ты мне не помешаешь сделать это, маленький китаец…
Чи растерянно посмотрел на меня. Мы не сомневались в том, что рано или поздно намерение Дали было бы выполнено. Хорошо, что мы получили это предупреждение, мы будем осторожны.
Паганини говорил не останавливаясь; это была невыносимая смесь проклятий, угроз и предсказаний. Это извержение больных мыслей стало невыносимым. Он вдруг снова взял транскапус, пробежался глазами пару строчек и сказал: