– Ну и что нам оставалось делать? – вопрошала Валентина. – До лекции пять минут, а тут такой сюрприз. Пришлось взять его с собой.
– Плохое решение, – отвечал я. – Лучше бы, вообще, не появлялись. Пошли бы куда-нибудь. Лучше на вокзал – проводить незваного гостя. А так, ко всему прочему, она еще и унизила меня публично.
– Да чем унизила-то? – начинала злиться Иркина подруга. – Ну, пришла девчонка со знакомым на лекцию. Может это вообще ее родственник?
– Ага! Родственник! – с горьким сарказмом восклицал я. – Ищите на нашем курсе дураков за пять сольдо. Все все прекрасно поняли.
– Кстати, он уехал в тот же день. Ирка его отшила.
– Еще бы он ночевать остался! И что же ей мешало отшить его раньше. На Селигере, например.
– Да ну тебя! Как со стенкой разговариваю, – окончательно разозлилась Валентина, повернулась и ушла.
Так прошло что-то около недели. Обида и злость за это время малость улеглись, а тяга к Ирке, именуемая в романах любовью, никуда не делась. По-моему даже усилилась. Однако оставалась еще гордость. Страшная, я вам скажу, штука. Прямо как в старой-престарой когда-то слышанной песне: 'Жаль, что гордость иногда может быть сильней любви'. Как-то так – один в один мой случай. Еще через неделю я простил свою ветреную подругу окончательно, но проклятая гордость оставалась, и первым шаг к примирению я был сделать не готов. Да и Ирка продолжала держать себя со мной отчужденно, не делая больше никаких попыток оправдаться, или хотя бы поощрить меня к примирению. Ну, что ж раз так…. Сколько можно! И так прибегал всегда мириться первым. Не подойду! Как хочет!
Потом, еще дня через три был разговор с Андрюхой. Разговор с далеко идущими последствиями. Такими последствиями, которые, как выяснилось, радикально меняют жизнь. Хотя тогда, как мне казалось, не было сказано ничего особенного. Да и разговором-то это можно было назвать весьма условно. Строго говоря, была сказана пара фраз. Одну произнес Андрей, другую я. Состоялся обмен этими фразами во время трепа между мной и моим другом в нашем любимом баре, расположенном в подвале древней башни нашего кремля. Я целенаправленно надирался, так как совсем недавно обнаружил, что алкоголь, оказывается, способен облегчить боль в груди, поселившуюся там с недавнего времени. Андрюха пытался меня отвлечь от грустных мыслей и строил вслух планы по покупке оборудования для погружений. Я слушал невнимательно, точнее, пропускал все им сказанное мимо ушей – голова была занята другим. Андрей вдруг резко замолчал, как-то странно глянул на меня и спросил совсем не в тему:
– Так что ты решил с Иркой?
В голове у меня гулял хмель, всколыхнувший обиду и породивший вспышку злости. И я родил фразу, о которой в дальнейшем стоило пожалеть.
– Видеть ее не хочу! – выдал я.
Андрей все так же странно посмотрел на меня и протянул:
– Ну-ну…
Как-то эта реплика мне еще тогда не понравилось. Пить дальше расхотелось. Общаться с Анюшиным то же. Я попрощался и двинул домой.
Прошло еще дней десять. Ситуация в наших с Иркой отношениях не менялась. Вернее, мне так казалось. В тот день ко мне на перемене подошел Вовка Воронин. Подошел с явным желанием поделиться какой-то новостью. Я его недолюбливал: скользкий был тип, да еще любитель собирать слухи и еще больший любитель их распускать. Я сидел в аудитории в ожидании лекции. До ее начала оставалось еще минут десять, и народу пока было немного. Разговору никто не мешал.
– Вы что с Ириной окончательно расстались? – подсаживаясь ко мне нарочито небрежно поинтересовался Вовка.
– А тебе какое дело? – с полоборота завелся я, поворачиваясь всем корпусом к незваному собеседнику.
– Да нет, я ничего, – зачастил Воронин, – просто видел вчера ее с Андреем в кино. Мило так беседовали, за руки держались.
Сердце у меня ухнуло куда-то в живот. Вовке я поверил сразу, памятуя ту беседу с Андрюхой в баре. Неспроста он тогда затеял этот разговор. Вот тебе и друг! А Ирка-то, какова!
– Уйди, а? – выдохнул я.
Видимо Воронин прочитал в моем взгляде что-то, что заставило его мгновенно испариться.
Тем не менее, для внесения полной ясности в тот же вечер я в сел в засаду в скверике у Иркиного подъезда, выяснив предварительно, что ее нет дома. Ждал долго, почти до одиннадцати вечера. Уже в темноте опознал в очередной приближающейся парочке своих бывших подругу и друга. Они оживленно о чем-то беседовали, при этом Андрей приобнимал Ирку за плечи. К этому времени во мне уже было граммов триста коньяку: предвидя долгое ожидание и промозглую погоду, я захватил с собой походную отцовскую фляжку с этим божественным напитком. Продравшись сквозь заросли акации, я преградил дорогу этой сладкой парочке и воскликнул, изображая восторг:
– Какая встреча! Долго же вы гуляете! Устал ждать, ей Богу.
Андрюха откровенно растерялся. Ирка тоже поначалу смутилась, но почти сразу взяла себя в руки и перешла в наступление.
– Ты что, опустился до слежки. Не ожидала… – в голосе ее сквозило презрение.
Эти ее интонации подняли еще выше градус злости, кипевшей у меня в груди, и так уже подогретой коньяком. Злость искала выхода. Мозги, правда, еще чуть-чуть работали и, чтобы не ударить неверную подругу, я развернулся к Андрею.
– Ну, а ты что молчишь, друг ты мой единственный? Где моя любимая? – почему-то цитата из этой известной песни всплыла в памяти. Очень, как мне показалось, к месту.
– Ты сам от нее отказался, – Анюшин уже оправился от растерянности. Щеки его побледнели, губы сжались в нитку. С таким лицом он обычно бросался в драку.
– Ну, во-первых, не отказался, а во-вторых,… Постой, ты что, ей об этом сказал?
У Андрея дернулась щека. До этого момента я думал, что еще гаже на душе у меня быть не может. Оказывается, может. Там возник растущий ледяной ком, стремительно заполняющий пространство внутри меня. Я почувствовал, что еще пара секунд, и он дорастет до сердца. И сердце встанет. Ну, уж нет! Чтобы растопить этот ком я пробудил в себе уже не злость – ярость. Лед ушел, ярость осталось, и снова искала выхода. Я снова повернулся к Ирке.
– Он тебе об этом сказал?
Бывшая подруга опустила глаза и закусила нижнюю губу. Была у нее такая привычка в пиковых ситуациях.
– Сказа-а-ал, – протянул я. И опять повернулся к Анюшину. – Тебе напомнить, как это называется? Молчишь? Так вот, во все времена это называлось подлостью. А в отношении своего друга – подлостью в двойне.
Красиво сказал. Как по писанному. Коньяк, что ли вдохновения прибавил, или книжек перечитал? Андрей побледнел еще больше, хотя, казалось больше уж некуда. В глазах его загорелись опасные, злые огоньки. Хорошо зная его, я понимал, что Анюшин еле сдерживает себя и добавил нарочито спокойно:
– Сука ты, Андрюха.
Бац! Бил мой бывший друг всегда молниеносно и если бы я этого не ждал, то словил бы челюстью хорошую плюху. Но я ждал удара и успел его блокировать, сразу переходя в контратаку. Чем бы все кончилось – не знаю. В спаррингах я побеждал чаще, но драка от спарринга отличается основательно. Да и пьян я был – реакция соответствующая. Но драка продолжалась буквально несколько секунд. При попытке провести очередную атаку я увидел вдруг перед собой не Анюшина, а разъяренное лицо Ирки. Я едва успел остановить кулак в нескольких сантиметрах от ее слегка вдернутого, изящного носика, еще недавно, вызывавшего у меня умиление мастерством Создателя. Так близко ее лицо я не видел со дня нашей ссоры. Нежные губы шевельнулись и исторгли фразу, смысл которой до меня не сразу дошел. А сказала она следующее: