Под воздействием «зарядов воли», якобы излучаемых трубками, люди теряли свою собственную волю, останавливались, недоуменно переглядываясь, не понимая, зачем они здесь.
Ораторы замолкли и смущенно спускались с трибун, смешиваясь с толпой «растерянных» людей.
Покорно расходились они с площади, ничего не добившись там… Опущенные головы с парализованным разумом.
И блюстители власти с прозрачными щитами без всякого сопротивления заняли площадь…
— Я чувствую, что мы понимаем друг друга, — продолжал не подозревающий, что я читаю его затаенные мечты, профессор Сафронов. — Вы столкнулись в подземном зале с непониманием. Но есть нечто куда более опасное, чем тупость. Я никак не принадлежу к числу ученых, не считающихся с тем, как могут быть использованы их открытия: во вред людям или на пользу, ставя себя вне политики, которая якобы не касается науки. А всякое ограничение научной деятельности по «гуманным мотивам» затормозит развитие науки, и даже войны, по их мнению, эти кровавые битвы народов, напрягая мысль наиболее талантливых людей, будто благостны для человечества, способствуя появлению выдающихся открытий, скажем той же атомной энергии. Но я хоть и «солдат науки», но ее гуманного крыла. Никакой крови! — И он снова улыбнулся.
Лишь впоследствии я узнал высказывание одного из хитрейших в прошлом деятелей иномира, умудрявшегося служить любым правителям. Его звали Талейран. Он говорил: «Язык дан людям, чтобы скрывать свои мысли».
Сафронов пытался скрыть их не только за своими словами, но и за улыбкой.
Впоследствии я познакомился с одним сонетом, как называлась здесь такая форма стиха. Посвященный глубинам мудрости, он напомнил мне профессора Сафронова и помог лучше разобраться в сложнейшей сути здешних людей. Я запомнил это стихотворение, которое и привожу здесь.
А передо мной продолжали развертываться «гуманные» замыслы «солдата науки».
На этот раз сосны превратились в колонны огромного зала, превышавшего даже зал колоннад.
Ряды кресел были заполнены почтенными людьми, народными избранниками. Между рядами находились микрофоны, и около них выстраивались очереди желающих высказать свое мнение.
С трибуны выступал претендент на высшую должность.
Шла жестокая дискуссия перед решающими выборами.
В маленькой ложе, на краю балкона, под самым потолком орудует человек, направляя невидимый луч прожектора на ряды кресел, стараясь никого не пропустить.
Проходит процедура тайного голосования. Люди встают, чтобы опустить в стоящую в каждом проходе рядом с микрофоном урну свои бюллетени, заполненные ими под влиянием излучения.
Высыпается одно за другим содержимое урн на стол, за которым сидят доверенные лица, подсчитывающие поданные голоса.
Тот же зал. На трибуну всходит человек, возглавлявший подсчет голосов.
На электронном табло мелькают какие-то знаки.
Руководитель форума перед всем залом пожимает руку вновь выбранному руководителю.
Я очнулся и снова увидел вокруг себя сосновый бор и улыбающегося «солдата науки».
— Не правда ли, бесконечно уважаемый Альсино, мы договоримся с вами? Надеюсь, вам известно устройство трубок с зарядами волн?
Я не мог лгать. Весь уклад нашей жизни построен на том, что мы непосредственно обмениваемся мыслями и не можем их скрывать.
Очевидно, профессор Сафронов представляет ту часть человечества, которая как бы стоит между дельфиньей и спрутовской «цивилизацией».
Не знаю, можно ли отнести спрута к мыслящим существам, но спрутовское начало, агрессивность, холодная злоба и принцип «все вокруг — мое!» присущи и более развитым существам, чем головоногие. И в то же время доброта, гуманность, готовность помочь другим живет в лучшей части человечества, перекликаясь с особенностями дельфинов, которые не знают ни насилия, ни принуждения, как не ощущают в глубине ни тяжести земной, ни бурь морских.
Словом, как мне представилось, в человеческом обществе всегда идет борьба Добра и Зла, двух начал — в переносном смысле спрутовского и дельфиньего. Конечно, это условно или образно, но важно для меня, решающего, на кого я могу опереться при выполнении своей Миссии!
И я, конечно же, найду опору в таких людях, как Оля, Танела, тот же Болотов, а может быть, и Кочетков!
Они помогут мне открыть глаза и всем другим, предотвратив гибель природы.
Если и могло усилиться мое желание выполнить свой Долг, то оно по крайней мере «удвоилось» у меня!..
Тогда в сосновом, отгороженном стеной Биоинститута лесу эти мысли лишь промелькнули в моем сознании. Я должен был что-то ответить профессору.
Мы стояли на опушке, где солнце не заслонялось деревьями. И травы, пышно разросшиеся здесь, напомнили мне Олю в утро моего появления. Почему это я так часто вспоминаю ее? Конечно, потому, что она одна из тех, кто может понять меня. Или здесь кроется еще что-то иное?
Профессор стоял передо мной. Солнце светило ему в затылок, и застывшая улыбка лишь угадывалась на его лице.
— Итак, вы поможете мне?
Почувствовав мое замешательство, Сафронов вкрадчиво заговорил:
— Вы были свидетелем моей горячности в отношении этой уборщицы Танелы, или как ее там… Ради вашего расположения к ней, какое я заметил, я не выгоню ее из института. Более того, поскольку она имеет высшее образование, я вправе назначить ее хотя бы младшим научным сотрудником или инженером по оборудованию. Скажите хоть слово, и оно будет выполнено.
— Я думаю, вам следовало бы обсудить этот вопрос с ней самой, — отозвался я. — Что же касается оказания помощи вам, то я прибыл сюда помочь спасти общую для наших параллельных миров природу.
— Ну конечно! — согласился Сафронов. — И все же?
— Я не могу не быть откровенным, — начал я.
Мне не удалось продолжить свою мысль. Появление Болотова прервало ее.
— Профессор! — издали кричал он. — Вас срочно разыскивают. Приехал майор с указанием нам.
— С каким указанием? — нахмурился Сафронов.
— По поводу Альсино, — пояснил Болотов.
— По поводу него я ни с кем разговаривать не стану до возвращения Николая Николаевича. Мы только начали обсуждение интересующей институт темы.
Болотов пожал плечами:
— Вы объясните это, пожалуйста, товарищу Кочеткову. Да вот он и сам!
Я увидел своего знакомого, который издали помахал мне рукой.
Кочетков в ладно сидевшей на нем военной форме подошел к нам.
— Кто вам дал пропуск в институт? Я не давал такого разрешения, — вместо ответа на приветствие недовольным тоном произнес Сафронов.
— Я привез распоряжение правительства. Для него пропуска не требуется, товарищ профессор.
— И. о. профессора, — зло поправил профессор.
— Это не имеет значения. Прошу ознакомиться. — И он протянул Сафронову бумагу, на которой было что-то написано, к сожалению мне недоступное, из-за досадной моей «неграмотности».
Сафронов вернул бумагу:
— До приезда академика выполнить не могу.
— Причем тут академик? Распоряжение подлежит немедленному выполнению. Разве вы не прочитали?