Он сбросил брюки. Но девушка бредущая по Сушке больше ничего не сбрасывала, она пошла в воду. Её ноги отражались в малахитовой набегающей волне, белели, виднелись под водой. Мальки тыкались в них.
Она оглянулась.
- Мальки, - сказал Алик.
Она кивнула, стала водить рукой по воде, разгоняя мальков, сказала:
- Вода тёплая.
Вода была просто горячая. Он умоляюще снял рубашку. Она снисходительно сняла шляпу.
Они перепугали мальков. Поломали камыши. Рыбак дядя Миша сделал вид, что спит, но одним глазом с укором смотрел на удочки. Поплавки запрыгали от набежавшей волны.
Она, кажется, тонула. Он ломился к ней как медведь. Сквозь волны. Кажется, даже рычал. Она раскинула руки и, улыбаясь, шла на дно. Он запутался в дяди Мишиной сети.
Дядя Миша немного нервничал. Когда смотришь одним глазом, обзор зрения не тот. Невольно что-то упускаешь. А рыба-то, рыба... Олёна обещала пожарить в муке... и... ох, разыгралась, - думал дядя Миша, открывая второй глаз и вздрагивая, и приподнимаясь на своём стульчике, - ишь, ногами-то как плещет... ничего не видно... не утопил бы, паршивец... полееегче... а рыбы они такие... шустрые, игручие... так и... ах ты господи, как хорошо-то... на природе нашей...
- Что за хрень посадил наш ботаник, никак не пойму? - сказал Мамон, собирая на земле падалицу в пакет. Сегодня были доллары, хрустящие, зелёные, всё, как полагается.
Мамону можно. Он вчера во двор качели привёз. Ставили все. Даже Алик, из вредности немного пошланговав на скамейке, присоединился.
- Саня, зря психуешь, - запыхавшись, говорил Мамон, ловко орудуя лопатой, - хорошее дело делаем, качели... детям... Ты посмотри, как народ зашевелился. Так и прут дела... эти самые... добрые.
Он утёр пот со лба.
Хруст молчаливо отгрызал лопатой по небольшому кусочку вытоптанной дворовой земли. Киря должен пригнать бетономешалку. Ну, зачем для двух столбов бетономешалка? Но Мамон любил всё делать с размахом.
Провозились до поздней ночи. Отмечать установку качелей отправились в ресторан, Мамон угощал с собранного урожая.
Утром следующего дня Алик отправился на работу. И сонно уставился на приоткрытую дверь в квартиру Хрустова. Жили они на одной площадке.
- Лев... - позвал Алик.
Тихо. Алик пробормотал:
- Нуу... кто не спрятался, я не виноват.
И вошёл. В пустой квартире Лев сидел в кресле за журнальным столиком. Перед пустой бутылкой водки, остатками салата оливье в контейнере и открытой дверью на лоджию. Тянуло в дверь утренней летней прохладой, которую в такую жару всю ночь ждёшь, ждёшь, а она только под утро...
Хрустов больше ничего не ждал. Он умер.
Багрово-синее лицо его говорило о каких-то диагнозах. Алик что-то прокричал в телефон. Три раза повторил "умер Лев". Кажется, ему поверили на том конце. И во второй раз поверили, но приехали только после третьего звонка.
На следующий день вечером, после похорон, Алик пошёл на пустырь и выкопал денежное дерево. Оно осыпало Алика дождём из долларов. Алик их аккуратно собрал в мешок для мусора и пошёл домой.
По пути домой разбил окно у старухи Максимы Павловны, замечательной и прямолинейной как очередь из автомата Калашникова. Она никогда не ходила к денежному дереву. Но Алик даже про себя не извинился перед ней, нельзя. Сломал лавку, прыгнув на неё с разбегу. Выдрал цветы на клумбе. Перевернул мусорку. Деньги были целы. И он спустил их в канализацию.
Утро наступало дождливое. "Прирастёт выползыш-то..." - думал Алик, засыпая, глядя на серую монотонную сетку дождя за окном.
Разбудило его тихое шлёп-шлёп. Стук-стук. Алик открыл глаза. На полу стояли ноги в новых чёрных туфлях. Ни морщины на их носах.
- Лев, как же так, Лев, - пробормотал Алик, садясь на диване. - Мы же всё - честь по чести... и вообще.
Лев, строгий и постройневший в своём чёрном костюме, кивнул:
- Ты знаешь, скучно, брат. Я так долго переживал, мучился. А тут вдруг понял, что всё прошло. И стало скучно. Я взял и пришёл.
- Как же так, - опять пробормотал Алик. - Но я даже рад. Это твоё дерево. Всю ночь не спал.
- А, - махнул рукой Лев. - Оно больше не вырастет. Ты знаешь, Вероника меня не пускает. Пришёл сегодня к ней, говорю, так и так, скучно, Вера-Ника, давай вместе жить, я так тебя люблю. А она прогнала...
- Не бери в голову. А пошли на Сушку. Там хорошо. Возьмём удочки, сядем. Вот сядем и будем сидеть. Они нам - а чего вы тут сидите, а мы им - а вам какое дело, идите мимо или рядом садитесь. Помнишь, как дождь по воде ходит, рыбу на крючок в такой день сам водяной насаживает.
- А пошли.
Удочки у Алика были. Три. Взяли две. Лев выбрал "болонку", у него и дома такая была, Алик прихватил отцовскую, старую бамбуковую. Упаковку крючков.
На Сушке было безлюдно. Поливал дождь. Шёл дробью по воде. Тихо было. Камыш не шелохнётся. Черви жирные и ленивые скоро ползали в половине бутылки из-под газировки.
- Водяной, водяной, дай побольше рыбы, - сказал Лев, лицо его было, как если бы Лёвка, тот, прежний, смотрел в воду и лишь немного бы пошло рябью.
Он подмигнул Алику и опять уставился на удочку. Клюнуло.
У Алика тоже клюнуло.
Они расхохотались, переглянувшись, скинули рыбу на берег, в мокрую траву. Чебак и лещ, с ладонь.