В оранжерее было тепло, влажно и солнечно. Пахло зеленью и тленом. Шипели и звенели струйки фонтанчиков, рассыпающиеся на радужные брызги и водяную пыль. Клубилась, струилась зеленая листва, украшенная разноцветными пятнами плодов. Алеша собирал их, подрезая попутно лишние побеги, и сортировал: самую меньшую часть оставил себе в свежем виде на обед и ужин, побольше положил в консерватор, а самую большую загрузил в трансформатор, который по кодовому заказу мог приготовить из них кучу разных блюд. Его неторопливую работу прервал низкий, густой, привычный и всегда тем не менее пугающий сигнал тревоги. Алеша пулей выскочил из оранжереи в коридор.
Корабль мотнуло так, что Алеша не удержался на ногах и упал на колени. В маневре корабля не было ничего опасного: просто сработал ходовой двигатель, уводя его от столкновения с каким-то небесным телом, против которого оказались бессильными пушки метеорной защиты. Алеша хорошо знал это. Но откуда-то напал и навалился на него нежданный, необъяснимый страх.
— Папка! — закричал Алеша.
Он знал, что ему никто не ответит, и все-таки закричал. Не мог он не закричать, не дать выхода тому, что заполнило его существо и мешало дышать. Корабль мотнуло еще сильнее, Алешу бросило на стену, а потом на пол. Он вскочил и побежал по коридору.
— Папка! — И, не умея сдержать себя, изо всей силы забарабанил кулаками в дверь каюты отца. — Папка, открой! Открой, я же прошу тебя!
Снова корабль шарахнулся в сторону, и Алешу швырнуло на мягкую губчатую стену с такой силой, что помутилось в голове.
Он судорожно вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Тишина и мрак, сонное дыхание ребят — соседей по комнате, сложная мешанина запахов и постепенно тающий страх.
— Папка! — машинально позвал Алеша шепотом.
Ему никто не ответил. Алеша запрокинул голову назад и через открытое окно увидел кусочек звездного неба. Звезды здесь были не такими чистыми и безмятежными, как в космосе, они мерцали, меняя свой цвет и выбрасывая во все стороны колючие, похожие на щупальца лучики, но все-таки это были звезды. Алеша поправил подушку так, чтобы видеть этот родной свободный мир, полежал, стараясь вспомнить, что ему такое снилось, а потом заснул.
Глава 4
Неслышно ступая, Тинка подобралась к окну и осторожно заглянула. Начальник лагеря Виктор Михайлович с сосредоточенным лицом что-то печатал на машинке одной рукой, а другой перелистывал лежащий перед ним журнал.
— Здравствуйте, — тихонько сказала Тинка, уловив паузу в его работе.
— Здравствуй, здравствуй, — рассеянно ответил Виктор Михайлович, не поворачивая головы. — Приехала?
— Приехала, — согласилась Тинка.
Виктор Михайлович вынул из машинки лист, аккуратно уложил его на стопку других, уже напечатанных, и поднял на Тинку глаза:
— Приехала, и теперь покоя от тебя не будет. — Он засмеялся и уже серьезно сказал: — Ты приходи завтра, Тинка. Сегодня я занят.
— Ладно, — великодушно сказала Тинка, — я приду завтра. Вы только скажите — Алеша робот или нет?
Виктор Михайлович нахмурился:
— Какой Алеша?
— Высокий, вежливый, загорелый, а глаза — как ледышки! — отчеканила Тинка.
Виктор Михайлович нахмурился еще больше.
— А ну, — строго сказал Виктор Михайлович, — лезь сюда и рассказывай. Все рассказывай!
Тинка влезла, ей было не впервой, села на стул рядом с Виктором Михайловичем и рассказала ему все, что знала, от начала до конца.
Виктор Михайлович хмыкнул, усмехнулся:
— Робот, надо же придумать! Выпороть бы этого Володьку по стародавнему обычаю.
— Воображала, — охотно согласилась Тинка и осторожно спросила: — Так Алеша не робот? Он болен, да?
Виктор Михайлович покосился на Тинку.
— Нет, не болен, — он неопределенно пожал плечами. — Просто ему трудно, непривычно. Помочь ему нужно, Тинка.
— Я помогу, — уверенно сказала девочка. — А как?
Виктор Михайлович засмеялся, глядя в эти хорошо знакомые, совсем мамины глаза Тинки, в глубине которых даже сейчас теплился лукавый огонек. И вздохнул.
— Если бы я знал как, — грустно сказал он. — Это ты уж сама придумывай — как.
— Я придумаю, — убежденно сказала Тинка, — вы только расскажите.
— Что тебе рассказать?
— Про Алешу.
Разглядывая девочку, Виктор Михайлович задумчиво спросил:
— В кого ты такая уродилась?
— В маму, — сейчас же ответила Тинка, — будто не знаете!
Виктор Михайлович засмеялся и потрепал ее по волосам. Тинка недовольно дернула головой — она не любила нежностей.
— Ладно, — решил Виктор Михайлович, — я расскажу тебе про Алешу. Только учти, это большая и серьезная тайна. Не проболтаешься?
Тинка презрительно фыркнула, но Виктор Михайлович не удовлетворился этой демонстрацией и серьезно спросил:
— Слово?
— Слово!
— Понимаешь, Тинка. — Виктор Михайлович поискал нужные слова, не нашел их, отвел взгляд от требовательных глаз девочки и только спросил хмуро: — Ты Нину, ну, свою маму, ждала?
Тинка молчала, глядя на него своими большущими, широко открытыми глазами.
— Вот и он ждет, Тинка, — тихо сказал Виктор Михайлович, глядя в темное окно, — только не маму, а отца.
Глава 5
Мир был невелик — звезды, корабль, отец и он сам, Алеша. Еще Алеша помнил мать, но больше по рассказам отца, чем по собственным впечатлениям. И если говорить честно, то большая стереофотография, висевшая в каюте, мало что говорила ему. Лишь иногда, заглядывая в глубину смеющихся глаз этой женщины, он испытывал щемящее чувство беспокойства. Откуда-то из глубины памяти всплывали, клубились и таяли забытые ощущения: запах ее волос, ловкие руки, мягкие губы и эти вот самые смеющиеся глаза. Долго раздумывать об этом было и некогда и страшно.
У Алеши была интересная, но очень тяжелая жизнь. Он все время учился, сколько помнил себя. Учился каждый день, по многу часов, учился всему, что знал и умел отец: готовить пищу, ремонтировать вышедшие из строя механизмы, убирать помещения, водить старбот и пользоваться скафандром, ухаживать за оранжереей, выполнять космонавигационные наблюдения, управлять ходом огромного звездного корабля. Добрая половина этих работ насквозь пронизана математикой. Отец вводил его в царство этой науки постепенно, осторожно примеряясь к его детскому незрелому уму, но настойчиво, упрямо и даже фанатично. Добрый отец становился жестоким тираном, когда дело шло о решении основных задач космонавигации. И сколько слез было пролито Алешей тайком!
Отец старался как только мог скрасить трудную, недетскую Алешкину жизнь. Они вместе читали книги, смотрели фильмы, слушали музыку, в перерывах между занятиями занимались акробатикой и борьбой. Каждый день по меньшей мере час проводили в космосе, то совершая дальние прогулки на старботе, то затевая игры возле самого корабля, то просто отдыхая в безмолвии звездного океана. Это были лучшие часы в жизни Алеши!
Отец часто рассказывал ему удивительные вещи. Правда, о них можно было прочитать и в книгах, но одно дело книги, ведь бывают и книги-сказки, а другое дело отец. Всегда можно было разобраться, говорит он правду или шутит. Показывая Алеше на самую яркую звезду небосвода, отец говорил:
— Запоминай, Алеша. Через полтора года, когда тебе исполнится тринадцать лет, эта звезда превратится в самое настоящее солнце. А солнце — это чудо, Алеша! Это тепло, это жизнь. Это такой радостный свет, что глазам больно, а душе сладко. Глянешь — и отвернешься сразу.
— Как при термоядерной реакции? — уточнял Алеша. Отец смеялся и кружил его вокруг себя.
— Малыш! Солнце и есть термоядерная реакция в космическом масштабе.
— Что же тут хорошего, — недоумевал Алеша, — глазам больно! И ходить при этом солнце, наверное, надо в скафандре, чтобы не заболеть лучевой болезнью.
Отец как-то непонятно смотрел на него и вздыхал:
— Нет, Алеша. Скафандр тебе не понадобится. Солнце ласковое, нежное, как струи теплого душа.
Алеша хмурил брови, стараясь представить себе ласковый и нежный огненный шар с температурой во многие миллионы градусов, но у него ничего не получалось.