Глава 10
Хойл начал нервничать и понемногу терять равновесие: его, человека действия, томило ожидание и бесплодное топтание на месте. Рене до смерти надоело выслушивать от секретаря холодные уверения в том, что мсье Хирш по-прежнему чрезвычайно занят и в ближайшие дни ситуация вряд ли изменится. Даже забавная мысль о том, что он ходит вокруг банка, как храбрый рыцарь возле заколдованного замка со спящей красавицей-принцессой, оказалась не способной вызвать у него улыбку. Иной раз, когда он замечал позади себя уверенную фигуру своего сопровождающего Боба Лесли, ему приходило в голову, а почему бы не воспользоваться его предложением о сотрудничестве? Под покровом темноты навестить банковскую контору и познакомиться с ее документами? Или припугнуть секретаря так, чтобы она затряслась от страха и на следующий же день устроила ему встречу с управляющим. Не без удовольствия прокрутив в голове такого рода идеи, Рене лишь сокрушенно вздыхал: он понимал, что все это несерьезно, не вписывается в линию поведения, которую они разработали со Смитом.
Пауза в операции в известной мере пошла на пользу Рене, хотя он и не отдавал в этом себе отчета. Рене ввязался в дело Грейвса, как в азартную игру. Конечно, ему не были безразличны и высокие моральные стимулы, сопутствующие разоблачению ядерной угрозы, стимулы, о которых ему толковал дядя Майкл, но они стояли где-то на втором плане. Ожидание погасило азарт, безделье способствовало размышлениям. И бесплотные моральные стимулы стали постепенно оживать, обрастая плотью и наливаясь кровью. Рене все еще приходили в голову разные варианты развития мировых событий, которые могут развернуться, если в распоряжении Грейвса действительно есть какое-то страшное оружие и он либо пустит его в ход, либо выступит с угрозой его применения. Рене было странно сознавать, что он, скромный журналист, может как-то повлиять на развитие этих страшных событий, стимулировать их или затормозить, а то и вовсе блокировать. Размышляя об этом, он чувствовал и гордость, и волнение, наверное похожие на душевный трепет премьер-министра, только что избранного на этот пост и впервые в жизни занимающего кресло в своем кабинете.
Острое, почти болезненное чувство ответственности! Как много оно меняет! Рене не мог не вспомнить, как многие политические деятели, в том числе и вершители судеб народов, находясь в оппозиции и добиваясь избрания, призывали к наращиванию вооружений, к давлению на страны коммунизма, к жесткой политике с позиции силы. Но вот приходит такой к власти, вживается в большие и малые дела и во всей мере ощущает тяжкий груз ответственности за судьбу своей страны, за будущее цивилизации. Быть или не быть глобальной ядерной войне? Превратить ли в прах и пепел десятки многомиллионных городов своей родины и других стран? Вздыбить до закритического уровня радиоактивный фон планеты, обрекая народы мира на генетическое вырождение и уродства, или, поступившись самолюбием и сиюминутным успехом, проявить терпение, милосердие и дать возможность побороться за счастье своим детям и внукам?
Но все ли понимают это? Рене был мальчонкой, когда политикой Штатов, а в известной мере Канады да и всего западного мира, руководил Гарри Трумэн. Тот самый Трумэн, который без колебаний санкционировал применение атомных бомб и обрек на смерть и разрушение Хиросиму и Нагасаки. Что по сравнению с этой катастрофой гибель библейских Содома и Гоморры? По самому краешку ядерной бездны, то и дело оступаясь, ходило человечество, пока Трумэн стоял у власти!
Рене думал о таких вещах, которые раньше для него как бы и не существовали, заново оценивал то, что прежде казалось само собой разумеющимся. Это и возвышало его в собственных глазах и… утомляло, как утомляет человека, не привыкшего к физическим нагрузкам, длительная пробежка. Ему было хорошо и… тревожно, поэтому он даже обрадовался, когда ему позвонил Робер Менье и условился о встрече. Кто знает, может быть, у террористов обозначился успех по делу Грейвса? Перед встречей Хойл добросовестно попытался отделаться от хвоста, несколько раз пройдя через крупные магазины. Впрочем, делал он это просто для страховки, потому что Боба Лесли на этот раз за собой не заметил.
Робер подъехал к условленному месту встречи на стареньком «рено» неопределенного темного цвета. На этот раз он был один, что, как понял журналист, должно было свидетельствовать о доверии. После взаимных приветствий некоторое время ехали молча. Робер вел машину рискованно, ухитряясь выжимать из старушки приличную скорость, впритирку обгонял, «облизывал» попутные автомобили. Выведя машину на автостраду, идущую вдоль морского побережья, Робер, меняя скорость, проверил, нет ли за ним слежки, и повернулся к сидевшему рядом журналисту.
— Что-то вы давненько не давали знать о себе.
— Нечего сообщать, вот и не давал, — спокойно ответил Хойл.
Робер усмехнулся, а синие глаза были холодны.
— Положим, кое-какие успехи у вас есть. Мы знаем, в каком банке вы работаете, но с кем конкретно связаны, нам неизвестно. С кем?
Рене задумался.
— Нет, — решил он после паузы, — я не скажу вам этого.
Робер вскинул бровь.
— Это еще почему? — резко спросил он.
— Не хочу, чтобы вы испортили мне игру своим вмешательством, — Хойл был само хладнокровие. — Вы грубо работаете, а у меня иные методы: медленно, но верно я продвигаюсь к цели.
Теперь задумался Робер, оценивающе поглядывая на журналиста. Рене подумал, что хуже всего, если этот парень не имеет от своих шефов достаточных полномочий. Но его опасения не оправдались.
— Хорошо, — после долгой паузы проговорил Робер, — мы пока не будем вам мешать. Но не вздумайте водить нас за нос! Мы внимательно следим за вами. Вы у нас на крючке, и подсечь мы можем в любой момент.
— Напрасно пугаете, Робер.
— Я не пугаю, а информирую, для ясности. — Робер помолчал. — Может быть, стоит пощекотать секретаршу, мадам Соланж? К ней есть один ключик.
Хойл заинтересованно взглянул на собеседника:
— Это может пригодиться! Какой?
— Эта старая карга, которая на службе ведет себя как мать-настоятельница, на самом деле любит развлечься с молодыми людьми. И хорошо платит за услуги.
— Да не может быть!
— Очень даже может, плохо вы знаете бабье. — Робер опять засмеялся. Конечно, ее шефам ничего не известно. Пользуясь этим, и можно прижать мадам. А можно и иначе.
— Как?
Робер насмешливо взглянул на журналиста:
— Забраться к ней в постель!
— Да ну вас к черту!
— Эх, видно не хватала вас еще жизнь по-настоящему за горло. — Робер некоторое время ехал молча, хмуро глядя вперед. — Вильям Грейвс пользовался услугами этого банка?
Рене мысленно облегченно вздохнул: оказывается, террористы знали не так уж много.
— Именно это я и хочу установить.
— Верная мысль. Как только установите, немедленно сообщите нам. Прежний телефон забудьте, вот вам новый. Звоните из автомата. И помните мое предупреждение.
— Запомнил. — Посчитав, что наступил достаточно удобный момент, Рене добавил: — Только я не люблю играть втемную.
— В каком смысле?
— Вы знаете, кто я. Вы требуете от меня одно и другое. А кто вы? Мне вовсе не улыбается мысль влипнуть в дешевую уголовную историю!
Робер серьезно кивнул:
— Вас можно понять. — Он помолчал и жестко не сообщил, а уведомил: — Мы революционеры! Только не путайте нас с ожиревшими парламентариями, которые десятилетиями тараторят о революции и не могут решиться на настоящие дела. Мы люди действия!
— Всеобщая свобода, равенство и братство? Долой государство и да здравствует человек? — усмехнулся журналист.
Робер презрительно скривил губы.
— Равенство — это блеф, — жестко проговорил он, — люди не равны между собой по рождению: есть гении, а есть и дураки. Добрые дураки еще имеют право на существование, но кому нужны злые, распутные дураки?
— А злые гении?
— Гений — это гений, — в голосе Робера звучали назидательные нотки, он говорил явно с чужого голоса. — Он имеет право на существование, даже если морально — сущая паскуда, пусть живет и приносит пользу. Прежде чем строить светлое общество грядущего, надо очистить род человеческий от всякой погани и плесени, от тех, кто способен только жрать и плодиться, кто может превратить в хлев и бордель любой хрустальный дворец. И только потом чистыми святыми руками строить общество всеобщей свободы и братства!