«А жеребчик довольно-таки тяжелый!» Я тяну сильнее, пытаясь сдвинуть его. Он издает тихий стон, полный боли, и я тут же останавливаюсь.
— Вот дерьмо. Прости! — я проверяю его другую руку для того, чтобы посмотреть, может та хоть немножко получше, но я вижу торчащие кости из перелома возле его запястья. Черт. Я не могу тянуть за нее. Оно и к лучшему, потому что этот пробный рывок лишь дал мне понять, что он жутко тяжелый.
Мне надо придумать способ получше.
В отчаянии я озираюсь вокруг. Вдали ветер нагибает и развивает розовые, гибкие деревья, и у меня возникает идея, поэтому я хватаю костяной нож Рáхоша и направляюсь к ним. Когда мой папа застреливал оленя, мы, как правило, привязывали его ноги к палке, а затем закидывали себе на плечи, но на сей раз, здесь нет никого, кто бы подставил для меня другое плечо. Хотя, однажды, когда я повела себя как скулящий младенец, и мой папа рассердился, он сделал для себя волокушу[11] из двух ветвей и непромокаемого брезента и потащил оленя домой позади себя, а я в то время, рыдая, тащилась рядом с ним.
Слава Богу, что я была хреновым ребенком. Я могу соорудить волокушу и потянуть Рáхоша домой в ней.
У меня уходит почти час на то, чтобы срубить одно из хлипких деревьев, но они просто прекрасно подойдут для моей цели. «Ствол» достаточно большой, чтобы мне было удобно ухватиться, и даже при том, что на ощупь он липкий и губчатый, я смогу вполне нормально тащить его. Я срубаю второе, и к тому времени, когда я тяну их обратно к Рáхошу, меня трясет от усталости, к тому же меня беспокоит, что я испортила его костяной нож, совершенно его притупив.
Сейчас не время беспокоиться об этом, потому что теперь падает мелкий снег, а небо закрывается тучами. Если мне не удастся доставить Рáхоша домой, мы окажемся в глубоком дерьме. Поэтому я опускаюсь на колени и сбрасываю теплый плащ, который он дал мне этим утром, и начинаю привязывать его к шестам, чтобы сделать основание волокуши. Я использую несколько шнурков со своих штанов, чтобы привязать плащ, и к тому времени, когда я заканчиваю, я дрожу от холода, моя одежда разрушена и наполовину исчезла, а снег уже идет плотной завесой.
— Рáхош? — я тихонько зову его, похлопывая по щеке, чтобы увидеть, пришел ли он в себя. Никакой реакции. В каком-то смысле, я рада. Будет не так больно, если он будет без сознания. Мысленно извиняясь, я хватаю его за здоровую руку и тяну на волокушу. Он стонет от боли, но не пробуждается.
Я хватаюсь за шесты, зажимаю в зубах нож и начинаю тянуть за собой свою импровизированную волокушу. Черт. Они жутко тяжелые, но у меня нет выбора. Я просто должна перетерпеть это. Нам нельзя здесь оставаться. Я прикусываю губу и начинаю дальний путь медленного волочения домой.
Мне нужно несколько часов, чтобы найти выход из каньона, но как только мне это удается, я могу видеть остатки наших следов в виде впадин в выпавшем снегу, а вдалеке — ледник. Я могу добраться до дома. Я смогу. Мои пальцы превратились в глыбы льда, и у меня на руках мозоли, но уже виден свет в конце туннеля.
Когда я делаю очередной рывок волокуши вперед, Рáхош начинает стонать. Я задыхаюсь и аккуратно опускаю его вниз, затем мчусь к нему.
— Рáхош? Ты пришел в себя?
Он беспокойно мотает головой, а затем пристально смотрит на меня остекленевшими от боли глазами. Я не совсем уверена, что он осознает, где находится.
— Лиз, — он выдыхает и пытается дотянуться до меня рукой. Его лицо искажается в агонии, и он падает обратно в волокушу.
— Не двигайся, — говорю я ему. — Я вытащу тебя отсюда. Все будет в порядке.
— Оставь… меня…, — он, задыхаясь, выговаривает. — Я слишком изранен.
— Не говори ерунду, — говорю я ему, хотя он высказывает вслух то, что больше всего меня пугает. — Ты в порядке! Тебе просто нужно парочку дней отдохнуть и восстановиться. Пусть вошь делает свою работу!
— Тебе… здесь… опасно… оставаться, — его глаза снова закрываются.
— Со мной все в порядке, — я рычу немного громче, чем нужно. Я наклоняюсь вперед и хватаю Рáхоша за воротник. — Ты меня слышишь? Я в порядке, и ты будешь в порядке. Не вздумай умереть у меня на руках! — он не отвечает, и я начинаю немного паниковать. Я трясу его, вызвав у него очередной стон, полный боли. Мне плевать. Если он стонет, значит жив. — Не смей, черт возьми, бросать меня, Рáхош! — я отпускаю его и разглаживаю его одежду, затем наклоняюсь, кладу руку ему на грудь. Его кхай при моем прикосновении начинает вибрировать, и я решаю, что подкуп — самое лучшее оружие, которое у меня есть. Я вплотную приближаюсь своими губами к его уху. — Если ты выберешься из этого живим, Рáхош, я затрахаю тебя до чертиков, Богом клянусь.
РÁХОШ
Мое сознание сейчас охвачено туманом раскаленной боли и зловещих снов. Время от времени кхай у меня в груди резонирует, и все становится лучше. Время от времени мое тело пронзает разряд ослепительной боли, и я все глубже и глубже погружаюсь в бездну тьмы. Мне нужно сосредоточиться, сконцентрироваться, но мой разум больше не хочет оставаться бдительным.
«Но я должен, — напоминаю я себе. — Я должен защитить Лиз».
— Лиз, — я выдыхаю. — Моя пара.
— Я здесь, — говорит нежный голос во тьме. Нежные пальцы ласкают мои щеки, и я борюсь против нахлынувшей волны боли, которая пытается затянуть меня обратно на дно. Такое ощущение, будто кто-то уселся на моих веках, настолько они отяжелели. — Успокойся, — говорит она, и ее дыхание такое сладкое. Я чувствую, как ее губы целуют меня в щеку, а потом она снова ласкает меня. — Ты в безопасности. Просто исцелись, ладно?
Я облизываю свои сухие губы.
— Мэтлаксы…
— Все уже улажено. Я развела огонь и положила сушиться мясо, и я заново затачиваю твой нож, — она поглаживает мою грудь и руки, и я ощущаю, как меня накрывает вспышка огненной боли, когда она это делает. Мое дыхание с шипением вырывается из горла. — Ты быстро поправляешься. На самом деле, очень быстро. Мне пришлось вправлять тебе кости. Прости. Я знаю, это, должно быть, очень больно. Просто успокойся, хорошо?
Мой кхай напевает у меня в груди, и я слышу, что ее кхай откликается. Даже несмотря на то, что я тяжело ранен и тону в боли, в ответ мой член начинает возбуждаться. Мы слишком долго тянули, чтобы ответить на призыв резонанса, и мое тело напоминает мне, что скоро мы должны будем подчиниться.
— Не оставляй меня…
— Не оставлю, — говорит она нежным голосом. — Только выживи. Засыпай, — она проводит пальцами по моим губам. — Засыпай, — снова повторяет она.
И я засыпаю.
***
Кажется, что целую вечность я то прихожу в себя, то меня поглощает тьма. Когда она наливает мне в горло бульон, мой разум переполнен нежными прикосновениями рук Лиз, ее успокаивающими словами, а также пульсирующей болью моего тела, хотя мой кхай и занимается его излечением. Мои конечности — не единственное, что у меня болит — мой член яростно горит по моей паре, и я беспокоюсь, что, когда очнусь уже исцеленным, захочу лишь улечься на Лиз и заставить ее спариваться.
Не думаю, что человеку это понравится. Не со всеми их ритуалами отрицания.
Но этот выбор — не мой собственный. Моему телу нужно время отдохнуть, чтобы исцелиться, и поэтому я вновь и вновь проскальзываю в дремоту.
В какой-то момент я прихожу в себя на удивление с ясной головой. У меня все тело болит тягучей ноющей болью подобно гнилому зубу, хотя и не слишком болезненной. Мне удается раскрыть свои глаза, но без ощущения тяжких мучений, и я смотрю на костер.
Там Лиз кипятит воду в моем кожаном мешке на треноге, размещенной над огнем. Она точит о камень мой нож, и когда я оглядываюсь по сторонам, то вижу куски вяленого мяса, свисающие с сетки сплетенных тростников, размещенных на стене. Ее лук — не этот, другой, новый — находится у дальней стены, а неразрывно связанные к нему дополнения расположены поблизости ослабленной тетивы.
11
Волокуша — (англ. travois) — У индейцев Равнин [Plains Indians] приспособление для перевозки грузов, в которое впрягают лошадь или собаку [dog волокуша]. Состоит из двух шестов, перекрещивающихся под острым углом, и поперечины. Верхний конец прикрепляется к луке седла, а свободные концы волочатся по земле; вещи складываются в сумку из кожи, которая помещается между шестами.