И вот уже дергают за ручку, а дверь заперта, и бог знает какие непотребности творятся за этой дверью, и на крики не отзываются оттуда, и непонятно, остался ли там кто живой.
Но поднимает Степаныч недрогнувшей рукой гвоздодер, и вгрызается ржавый клык в белую филенку, еще секунда, и не выдержит крепь.
– Па-азвольте! - внушительно пыхтит председатель комиссии, ввинчиваясь в передние ряды.
Хрясь!
С улюлюканьем и скрежетом зубовным ворвались в кабинет хронические истерички обоего пола, из которых, по слухам, набирают роновские комиссии. Но что же видят они?
Видят расхристанного директора, и директор явно не в себе: мучительно щурится в пространство и все пытается застегнуть измятую рубаху не на те пуговицы. Видят осколки на полу, и магнитные линии на столе, и открытую дверь в каморку-лабораторию видят они. А там, за таинственной дверью машет замысловато руками немолодая дама Марь Иванна Лютикова: то будто за рычаги невидимые дергает, то словно на кнопки давит, а то и вентили заворачивает. Безумен взгляд ее, седые космы упали на лицо, и тянется извилистая царапина по морщинистой щеке.
И упала тут - тишина.
Как объяснялся Игорь Михайлович с комиссией, как оправдывался - то авторам неизвестно, ибо устыдившись, отворотили они взоры от сей картины, сочтя ее в высшей степени неприличной, и удалились заливать игристым вином ужас существования.
Впрочем, более директор с диким видом по школе не бегал, со странными диагнозами к медсестре Леночке не обращался, а через год женился на физкультурнице. Стал он еще солиднее, отпустил пшеничные усы, обзавелся уютным брюшком, а про черную трубу никому не рассказывал.
Чудные явления более в школе не повторялись.
Химоза Марь Иванна ничуть не изменилась: все так же брюзжала у доски, так же ставила тройки за грязь в тетрадях, и точно так же требовала на родительских собраниях покупать пробирки взамен разбитых. Только Игорь Михайлович, встречаясь с Лютиковой глазами, всякий раз заметно вздрагивал, но утешал себя тем, что лет через пять отправит старушку на пенсию.
Потолок в спортзале починили тем же летом.
Что до прочих героев нашей истории, то двоечник Потапов влачился по ухабам образования, покуда не получил вожделенный диплом, где среди изящных, томно выгибающих шеи "лебедей" сиротливо ютились четыре троечки: по физкультуре, пению, ОБЖ и... химии.
Степаныч и по сей день обходит дозором школу: проверяет наличие мела, чинит парты и ведет уроки по ОБЖ, неистово хмуря брови и повергая в трепет нервных учеников кратким, но донельзя суровым: "Н-ну и?"
"А стул?" - спросит придирчивый читатель с хорошей памятью.
А что стул? В тот же день, как наладили антиматерьяльный трубопровод, к стулу приварили недостающую четвертую ногу, а заодно вкрутили потерявшиеся шурупы, да и сиденье пошкурили с краю, чтобы не цепляло проходящих мимо учительш за капроновые колготы.
И воцарились в мироздании покой и совершенство.