Питер смотрит на свой старый, но совсем еще недавно чистый пиджак и замечает на нем темно-красные пятна. В лице его что-то дергается. Он разглядывает свои руки и видит, что они все в крови — наполовину запекшейся, а наполовину алой, свежей.
Говорит:
— Вам, наверное, неприятно на меня смотреть…
Действительно, что уж тут может быть приятного… Но я улыбаюсь, и он улыбается в ответ. Ничего, и не такое переживали.
Но в горечи, звучащей в его голосе, я слышу и другое: Питер понимает, что впереди его не ждет уже ничего хорошего. Ему восемьдесят пять лет, и он очень болен. В последний год под ударом оказалась его психика: видеть наступление старческого слабоумия на человека, совсем еще недавно поражавшего своей энциклопедической эрудицией и блестящим острым умом, куда тяжелее, чем наблюдать сколь угодно обильное кровотечение. Э-эх!
На днях Питер сказал мне доверительно: «Я знаю, я схожу с ума, прошу меня извинить». И добавил: «Но, по крайней мере, могу гарантировать: буйной фазы у меня не будет!» После чего присовокупил еще что-то по-французски (кажется, цитату из Бодлера) и засмеялся.
Скоро уже одиннадцать лет, как мы живем с этой парой стенка в стенку. Вот какое везение: купили дом (строго говоря, полдома, он из категории «semi-detached» — то есть наполовину отдельный, почти обособленный). И получили милых, терпеливых, всегда готовых прийти на помощь соседей.
Если и встречал я в Англии нескольких действительно безупречных, совершенных джентльменов, то Питер, пожалуй, возглавляет этот список. Всегда выдержанный, улыбчивый, элегантный, даже дома неизменно при галстуке, что, возможно, есть некий перебор. Долгие годы он маскировался, стараясь как можно меньше говорить о себе и как можно больше — о том, что интересно собеседникам, о России, например, к которой проявлял горячий интерес. Впрочем, как настоящему интеллектуалу, ему было любопытно все вокруг.
Только относительно недавно мы узнали, что до того, как выйти на пенсию, наш сосед был крупным светилом в области истории лондонской архитектуры, что он окончил с отличием один из самых знаменитых и престижных колледжей Кембриджского университета — Тринити-колледж. Тот самый, в котором в свое время учились Исаак Ньютон, лорд Байрон, Владимир Набоков, несколько принцев, ставших затем королями, шесть премьер-министров и множество других знаменитостей. Причем услышали мы об этом от общих знакомых, сам Питер упорно избегал всего, что сколь-либо отдаленно могло напоминать хвастовство.
Его скромное благородство, мягкое чувство юмора, вечная готовность посмеяться над собой (но ни в коем случаем не над другими людьми) — все это было органично, не натужно, это была не поза, а натура или нечто ставшее не второй, а уже первой натурой.
И жутко видеть, как сегодня под влиянием болезни эта замечательная личность претерпевает странные изменения. Мир Питера переворачивается вверх тормашками, разрушаются причинно-следственные связи, и нас всех он видит сквозь искажающую призму. И пытается улыбаться при этом. И острить по-французски.
В самые сложные, самые тяжелые моменты, вроде истории с падением на улице, в Питере неизменно снова проявляется джентльмен. Даже если это принимает иногда несколько гротескную форму. Его пример убедил меня: большая и злая неправда, что, отскоблив с человека нанесенные обществом, воспитанием, чужим примером слои, обязательно получаешь примитивного дикаря или зверя. Ничего подобного. Отчасти ребенка, да. В случае Питера — этакий наивный детский вариант джентльмена.
Пока Китти была в больнице, мы с женой каждый вечер приносили соседу горячий ужин, поскольку подозревали, что в течение дня он забывает поесть. Питер трогательно благодарил, тонко льстил «повару», пытался угостить чем-то в ответ. И всегда шутил. Но в его голубых, по-прежнему выразительных и умных глазах читалась страшная тоска. Иногда он не выдерживал, всхлипывал, закрывал лицо руками. Ему было стыдно своей неадекватности, того, что он причиняет нам беспокойство, — вот что его мучило. Но, взяв себя в руки, Питер снова улыбался и опять пытался шутить.
Поразительная вещь: оказывается, даже сходить с ума можно по-джентльменски! Но от этого еще больнее наблюдать происходящее.
Машина «скорой помощи» приехала очень быстро. Это был совсем небольшой легковой автомобиль, и медбрат сам сидел за рулем. Очень спокойно, доброжелательно, интеллигентно он принялся за Питера. Прежде всего надел ему на палец крохотный прибор — в две трети спичечного коробка. Мы видели такой впервые. Оказывается, эта штуковина измеряет частоту и проверяет наполняемость пульса. Потом, щелкнув еще каким-то портативным прибором, медик взял анализ крови и уже через несколько минут знал, что у Питера нет инфаркта. И острой сердечной недостаточности тоже. Перевязал больному голову. Заодно быстро и ловко вымыл ему лицо, руки; насколько это было возможно, очистил от крови волосы. Потом связался с координирующим центром и договорился о госпитализации — надо было проверить, нет ли у Питера сотрясения мозга и, кроме того, рану на голове требовалось зашить.