«Познакомьтесь, кто не знаком, — сказал Яков Михайлович и улыбнулся Индиане от стола, — наш писатель Индиана из Парижа… Извините, Индиана Иванович, сейчас начнем. Ждем, когда все соберутся. Я хотел бы, чтобы вы поприсутствовали на заседании нашей редакции. Я подумал, что вам это будет интересно…»
Индиана отвел Смирнова на кухню. На кухне шофер Василий Иванович, стоя, глядел цветной телевизор. Телевизор находился на холодильнике. Индиана сделал Смирнову и себе по чашке инстант-кофе. Стал пить, глядя в окно. Далеко внизу, белый с черным, безрадостно жил Калининский проспект. «Мои баре совсем охуели, — сказал Василий Иваныч, обращаясь к Индиане. — Охуели, иначе не назовешь… Звонила ЕГО ДОЧКА и просила, чтоб я купил и привез им рыбы с Центрального рынка. Они там на даче в Пахре жопы греют. И никто не хочет приехать купить эту блядскую рыбу. У них там три машины, Индиана Иваныч, три! Ленивцы хуевы… Теперь они все вроде бы больны гриппом. Я только ведь вчера отвозил им продукты. Дочка-таки шмыгала носом, но зять здоров как боров…»
«Да, — сказал Индиана, не зная, что сказать. — Эксплуатация человека человеком».
«Я старика обслуживать не отказываюсь, но официально я шофер организации, а не семьи. Я отказался за рыбой ехать, сказал, что занят, что должен везти макет номера в типографию. Так вы знаете, что произошло?»
«Что?» — Из-за плеча шофера Смирнов изобразил для Индианы гримасу удовольствия.
«Старый позвонил мне из Крыма и стал кричать, что я злостно не хочу помочь его больной семье. Чтоб я немедленно отправлялся. Чтоб меня за рыбой послать, они через всю страну переговариваются. А у них там во дворе стоят три машины, а! До чего изнежились баре…»
«Василий Иванович!» — позвала старая женщина с сигаретой, показавшись в колене коридора.
«Видите, Смирнов, выясняются феодальные нравы советской буржуазии».
«Да, — сказал Смирнов, — выясняются. Но если так пойдет дело, мы не успеем в ваш журнал, или куда там мы должны были с вами отправиться… А я еще хотел отвести вас к Батману в его контору. Вам, я думаю, интересно будет увидеть полотна мертвых друзей».
«Извиняюсь. Я предполагал, что мы здесь не задержимся…»
Наконец они его позвали в большую комнату. Он втиснулся между Артемом Боровиком и неизвестным ему седовласым типом. Заметил среди потрепанных костюмов поповскую рясу. Подумав, Индиана вычислил, что это должен быть отец Александр Мень, единственный поп в редколлегии. Яков Михайлович, поправив галстук, произнес речь. Он говорил о том, что ремонт здания, в котором будет помещаться редакция, заканчивается, и постепенно они начнут перебираться. «А теперь о наших планах. Зиновий Александрович, вы читали статью Никанорова?»
«Да, статья интересная, но несколько устарела уже. И слишком длинна».
«Так будем мы ее давать или нет?»
Индиана заскучал. Вышел к Смирнову. Тот сидел у окна, задрав голову на экран телевизора. Показывали заседание съезда народных депутатов. «До меня еще очередь не дошла».
«О'кэй, Индиана Иваныч. Я тут слежу за трагедией российского государства».
Индиана возвратился к заседавшим.
«Я не сказал, что мы не должны печатать материалы о забастовке шахтеров, я только считаю, что в настоящей политической ситуации публикация таких материалов может быть расценена как удар в спину рабочего класса». — Яков Михайлович, очевидно, защищался от чьего-то упрека.
«Но одновременно, — сказал Боровик, — мы обязаны объявить нашим читателям, информировать их, что среди наших рабочих лидеров есть Гитлеры. Да-да, не Лехи Валенсы, но, к сожалению, просто-таки Гитлеры…»
«Наша журналистская совесть толкает нас на это. Нужно печатать, пусть и в ущерб нам, но публика должна быть информирована», — поддержал Боровика журналист Щеголев, тот самый молодой парень, любимец публики, его Индиана увидел в первый свой вечер на Родине, в клубе «Измайлово».
«Соленов против публикации этих материалов сейчас. И я против. Но мы не против того, чтобы опубликовать их чуть позже. Давайте повременим. Мне самому эти материалы по сердцу. Они мне кажутся важными и интересными…»
Дым постепенно затянул комнату. «Товарищи, поменьше бы курили…» — Яков Михайлович поморщился. Щеголев встал и вышел. Следуя его шагам, прозвенела в шкафу посуда сына министра. «Индиана Иванович, многие из вас с ним уже познакомились, предлагает нам сотрудничество с французской сатирической газетой, в редколлегии которой он состоит». Присутствующие посмотрели на Индиану. Благосклонно, ибо знали, что его пригласил в Москву Соленов, Босс, Пахан, даватель работы. «Я считаю, что мы должны это сделать», — продолжал Яков Михайлович. — «Нам нужно выходить на международную арену. Что мы уже и начали делать. Как вы знаете, весной к нам приедут несколько журналистов из французского журнала ВСД…»
Индиане задали несколько вопросов.
«А я только что побывал в вашем родном городе, Индиана Иванович», — сказал Боровик.
«В Харькове?»
«Нет, там где вы родились, в Дзержинске… Ну и городок, доложу вам. Драки на каждом углу. Мрачно, аж жуть…»
«Вы первый человек, встреченный мною в жизни, который побывал в городе, где я родился. Обыкновенно все путают его с Днепро-Дзержинском».
«Москва, и та кажется мрачной, в вашем же родном городке просто-таки безысходная обстановка. И люди очень злобные. — Боровик выглядел довольным. Может быть, он заранее верил, что город-колыбель Индианы обязан быть драчливым и злобным, составил себе заранее образ и теперь, угадав, был рад. — Но они вас там знают, Индиана Иванович. Я ездил туда по приглашению местного университета… Так студенты сказали мне: «Наш город молодой, послевоенный. Он только тем и знаменит, что назван в честь железного рыцаря революции Феликса Дзержинского, да еще у нас родился Индиана…»
«Га-га-га», — весело поддержали присутствующие информацию Боровика. Хотя чему же было веселиться? Обнаружился еще один жестокий пункт на территории страны.
Индиана пробрался к столу Яков Михайловича. «Мне нужно, к сожалению, уходить. Я не предполагал, что заседание так затянется. Приятель мой совсем завял на кухне. Так что вы мне скажите то, что собирались сказать, хорошо?»
«Прошу прощения, — Яков Михайлович снял свои затемненные очки и протер ладонью глаза и лоб. — Наши люди еще плохо организованы. Мы еще живем в героическом периоде нашей истории. Идемте присядем». Они ушли в комнату, служившую, без сомнения, сыну Щелокова спальней. Чего-то ожидавшие, сидя на тахте, покрытой желтым, цвета цыплячьего пуха покрывалом, двое мужчин, прежде сидевшие на кухне, вскочили и вышли в коридор. «Я хотел вам повторить, помните, обещание Соленова, что мы введем вас, Токарева и Викторию в редколлегию и положим вам всем жалованье. Скажем, двести рублей ежемесячно, это помимо того, что мы будем платить вам, Индиана Иванович, за публикации. Чтобы у вас тут всегда были деньги… Если вдруг вы захотите приехать…»
«Когда-то мне стоило геркулесовых трудов заработать в Москве 60 рублей, а теперь вот за отсутствие предлагаете платить двести рублей в месяц, — Индиана заулыбался. — Но я не против, принимаю предложение».
«А второе, мы решили с Соленовым напечатать вашу книгу. Вначале одну, а там поглядим. Мы пока еще не решили, с какой начать. Может, с рассказов, может, даже «Автопортрет» ваш тиснем».
«Было бы здорово», — осторожно заметил Индиана.
«Напечатаем, напечатаем, — сказал Яков Михайлович. — Может быть, в следующем же году… И последний пункт, неофициальный. Я хотел бы, чтобы вы посетили мое семейство. Ведь вы уже совсем скоро уезжаете, а мы так и не собрались. Что вы завтра вечером делаете?»
Полотна мертвых друзей
По одному Господу Богу известной причине снег таял. С крыш лила вода, и в самых опасных местах на крышах возились люди, сбивали лед. Громадные сталактиты падали, сотрясая тротуар. «Если вы соберетесь к нам до двух часов дня, то сможете пообедать с нами. Нас всякий день, всю редакцию, возят обедать на автобусе, — сказала ему по телефону утром заведующая отделом прозы. — И ваш друг тоже может, почему нет».