О возможном освобождении в случае провала знали и руководители одесского подполья. Елин говорил своему брату Владимиру:
— Если меня арестуют, но не расстреляют в тот же день, французские матросы меня выручат.
Поспешность, с какой была учинена расправа над членами французской группы, объяснялась еще и тем, что французское командование и сам Гришин-Алмазов мало доверяли «добровольческим» офицерам и тюремному начальству, которые были чрезвычайно продажны. За деньги подпольному областкому нередко удавалось выкупать товарищей, схваченных контрразведкой.
Но главной причиной была шаткость положения оккупантов и их пособников, неуверенность в завтрашнем дне. Призрак восстания все время стоял перед глазами интервентов и белогвардейцев. 3 марта командующему «добровольческими» войсками генералу Деникину прислали из Одессы паническое донесение: «Получено непосредственное сведение о решении большевиков 4 марта объявить всеобщую забастовку и восстание». [121]
Возникает также вопрос, почему тела расстрелянных были брошены у кладбищенской стены?
Французское и белогвардейское командование всячески стремилось замести следы, снять с себя ответственность за расстрел. В буржуазных газетах появились сообщения, в которых говорилось, что убийцами являются уголовники, налетчики, а некоторые газеты писали, что расстрелянные — жертвы... большевиков. Чтобы ввести в заблуждение общественность, палачи с этой же целью прикрепили к телам убитый записки: «Неизвестные лица», хотя у всех арестованный были заранее отобраны документы.
Оккупанты рассчитывали, что, расстреляв большевиков и бросив их трупы на окраине города, они не только обезглавят большевистскую подпольную организацию, но и внесут чувство страха и растерянности в ее ряды, а сами уйдут от ответственности. Однако враги просчитались. Случайно остался в живых Стойко Ратков, рассказавший подробности кровавого злодеяния у кладбищенской стены. Этого никто не предполагал, ибо Бекир-Бек Масловский и его свирепая банда обычно «работали чисто» и потому особенно ценились Гришиным-Алмазовым.
В то время, когда белогвардейские и французские палачи расправлялись со своими жертвами — Жанной Лябурб, Жаком Елиным, Михаилом Штиливкером, Александром Винницким, Марией Лиман — невестой Елина, старухой Лейфман, ее тремя дочерьми, а также с их случайным посетителем В. Швецом, адъютант военного губернатора заносил в дневник запись о расстреле «11-ти», а не десяти. Белогвардейские осведомители, как и губернаторский адъютант, руководствовались «планом», заранее разработанным их начальством, и потому в своих донесениях, посланных в ставку на второй день, тоже сообщили о «расстреле 11-ти».
Все одесские буржуазные газеты, которые сообщали о расстреле группы работников Иностранной коллегии, вначале также писали, что было обнаружено 11 трупов. Это говорит о том, что редакции получили от властей заранее подготовленную информацию. Только в последующие дни начали писать, что трупов было не одиннадцать, а десять.
Одиннадцатой жертвой должен был стать Стойко Ратков.
Однако эта «ошибка» имела свои дальнейшие последствия. Дело в том, что количество расстрелянных уточнили лишь немногие газеты, и потому население города по-прежнему было уверено, что погибло 11 человек. Это привело к тому, что зверское убийство членов Иностранной коллегии вошло в историю, как «расстрел 11-ти». Так оно ошибочно именуется в ряде документов и воспоминаний участников одесского подполья, которые писались ими не по свежим следам событий, а по прошествии ряда лет.
ИНОСТРАННАЯ КОЛЛЕГИЯ ВЫПОЛНИЛА СВОЙ ДОЛГ
После гибели многих наиболее активных членов Иностранной коллегии и председателя областного комитета партии Николая Ласточкина подпольная большевистская организация Одессы сильно ослабела. Но подпольщики не растерялись. Они мужественно перенесли тяжелую потерю.
Областной комитет партии возглавила Елена Соколовская. Были приняты меры к усилению конспирации. Некоторым работникам пришлось уйти в глубокое подполье. Нельзя было оставаться дальше в Одессе и Стойко Раткову. Его каждую минуту могли опознать шпики из белогвардейской и французской контрразведок.