А Незнаев уже не спал третьи сутки. Он панически боялся, что, закрыв глаза, он потеряет пространство туалета, а с ним свой монолитный и непоколебимый мир. Он бился головой о стенки, дверь туалета, чтобы не уснуть и не распрощаться таким образом со смыслом всей своей жизни. Даже моргать Ванька боялся. Если это и делал, то пронзительно вскрикивал, впадая в мимолетную агонию.
Мать под дверью туалета пафосно произносила математические формулы-заклинания, чтобы спасти от отчаяния Ваньку и ее саму. Парадоксальные котангенсы и неуловимые синусы разрывали квартиру, туалет на матрицы и ординаты Минковского, но положительных итогов не было. И не могло быть. Но мать всё голосила и голосила, бесполезно ковыряясь в просторах алгебры и геометрии. Вскрики Ваньки и математический говор матери – вот что наполняло квартиру. Звуковое броуновское движение заполняло туалетно-квартирное пространство, делая его еще более сумасшедшим, чем ранее, в былые спокойные времена.
Наконец, мать, видя никчемность своего дела, решила силой вытащить сына из его кельи-склепа, чтобы он окончательно не убыл оттуда в какой-нибудь адовый ад, если таковой существует для Ваньки. Позвонив в полицию, скорую, она встретила спасателей душ и провела их к святой обители, последнему пристанищу Ваньки. Работники в белых халатах увезли Ваньку в медучреждение, где Незнаев впал в кому. В свою кому. Он не хотел из нее выходить, боясь не увидеть свой родной край – божественный туалет. Умер Ванька только тогда, когда снесли его барачный дом вместе с его родным местом.
После смерти сына мать стала профессором математики, но место ей определили в том же учреждении, в той же палате, где когда-то располагалось тело Ваньки.
Ушли в небытие миры матери и сына. Существующий мир еще на что-то надеялся…
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.